Книга Седьмое таинство - Дэвид Хьюсон

— Нам надо узнать, где он, — осторожно заметил Коста. — У вас на этот счет есть соображения? Когда его в последний раз видели?

— Он работал вчера в утреннюю смену. До трех дня. Потом отправился домой. И больше не возвращался. Не знаю, где еще он проводит время. Вам надо бы спросить у Энцо Уччелло. Они вместе в тюрьме сидели. И освободились примерно в одно время. Хотя нет, Энцо вышел на пару месяцев раньше Джорджио. Отличные ребята. Хорошо работают. Я не возражал бы, попросись они в отпуск.

Тереза перехватила взгляд Косты, показав глазами: вот тебе зацепка.

— А где его найти, этого Энцо? — небрежно спросил тот.

Кальви кивком указал в сторону здания:

— Он сейчас работает.

— Не возражаете, если мы зайдем?

— Это все-таки бойня, — напомнил хозяин. — Сами должны понимать. У нас, конечно, чисто, сплошная гигиена, как велят в муниципалитете. Ну, я вас предупредил…

— Спасибо. — Тереза улыбнулась. — Ведите.

Кальви пошел впереди, остальные последовали за ним, чуть отстав.

Еще в машине Лупо успела объяснить, в чем заключается проблема. Первичный осмотр — а мнение Терезы, основанное на первичном осмотре, редко оказывалось неправильным — показал, что Тони Ла Марке нанесли два серьезных ранения: острым шипом или крюком в спину, под лопатку, что наверняка было чрезвычайно болезненно, но не смертельно. У патанатома уже были по этому поводу некоторые соображения. Потом в результате не объясненных пока действий у убитого образовалась огромная рана в груди — круглая дыра сантиметров сорок в диаметре. Розе Прабакаран вполне можно простить, что она приняла эту рану за результат выстрела в упор из охотничьего ружья. Если не считать отсутствия ожога и следов пороха и дроби, а также наличия совершенно белых, чистеньких и никак не поврежденных ребер, торчащих наружу, то, как заявила Тереза, сама она, спустившись в крипту, при первом взгляде на труп подумала бы то же самое. Но убит Ла Марка был совершенно необычным способом. И орудие убийства, по ее мнению, имело какое-то отношение к работе Браманте на бойне. Может, нож. Или какой-нибудь другой острый инструмент. То, что обретается там, за этими стенами, во внешнем мире встречается не слишком часто.

Владелец бойни распахнул дверь, и вошедшие зажмурились от яркого света и жуткой вони. Вдоль всего потолка тянулись ряды ярких ламп, словно батареи миниатюрных солнц. Как только глаза привыкли к свету, Коста обнаружил, что помещение бойни пусто за исключением одного-единственного индивидуума, шваброй сгоняющего некую массу, больше всего похожую на буро-коричневую грязную воду, в проложенный по центру дренажный канал.

— Вам повезло, — заметил Кальви. — Приехали в промежуток перед привозом очередной партии. Однако, — он демонстративно поднял руку и посмотрел на часы, — примерно через тридцать минут сюда прибудет очередной грузовик. Я вас предупредил. А теперь мне надо с бумагами разобраться. С Энцо сами поговорите. Эти бывшие зэки не любят, когда им напоминают об их прошлых делишках в присутствии посторонних.

Тут хозяин вдруг замолчал. Все тоже молчали. Откуда-то снаружи донесся резкий звук — лошадиное ржание. Испуганное ржание, громкое и высокое, вопль божьей твари, молящей о милосердии. А следом за ним — топот копыт по деревянному настилу.

— К этому постепенно привыкаешь. — Кальви захромал прочь, предоставив полицейских самим себе.

ГЛАВА 19

Свет был такой яркий, что резало глаза. Алессио Браманте посмотрел на выключатели на стене и понял, что надо что-то с ними сделать. Он больше не может сидеть вот так, один в этом ослепительно желтом море света. Ощущение создавалось такое, что на него все время смотрит мерзкий электрический дракон. Фантазеру всегда было хорошо в темноте. Не в полном мраке, в котором большую часть времени проводил отец, когда работал под землей, нет, а в спокойном полумраке, как рано утром, в час, когда в мире есть место для игры воображения; в час, когда можно помечтать о наступающем дне; когда он вновь пройдет по площади, спроектированной Пиранези; о моменте, когда заглянет в замочную скважину, увидит вдали сверкающий купол и скажет отцу, на радость им обоим: «Я его вижу. Мир по-прежнему на своем месте. И жизнь может продолжаться».

Но сейчас мысли почему-то разбегались. Сколько ему еще тут сидеть? Он не надел часы, что подарила на прошлое Рождество бабушка, мать отца. Там на циферблате был изображен Санта-Клаус. Часы — ненавистная штука, вечно суют нос куда не надо, ненужный механизм, безжалостно отсчитывающий минуты жизни, без всякого сочувствия. Да еще эта физиономия в красной шапке, со снежно-белой бородой, все время тебе улыбается…

Он знает, когда ты ведешь себя хорошо, а когда плохо…

Санта-Клаус — выдумка, сказка. Лицо на циферблате. Шпион на твоем собственном запястье. Алессио не нравилось, что за ним кто-то вот так следит. Он считал, что это неправильно.

Так же неправильно, как и оставлять его здесь одного, в этом голом, ярко освещенном помещении с красноватым земляным полом и серыми каменными стенами. Здесь пахло сыростью и запустением, но все эти запахи перебивал острый аромат цитрусовых от кожуры, раздавленной когда-то на полу.

«Оранжевые кругляши только внешне представляются апельсинами, — думал мальчик. — Под кожурой прячутся кости и мертвецы, распавшиеся остатки прошлых веков».

Мечтатель вспомнил, как утром смотрел сквозь эти идиотские очки, раздумывая, кто же прав: он сам — как видит или, наоборот, не видит все вокруг — или муха, как она представляет себе множественные миры?

Алессио присел к столу и произнес спокойным и лишенным эмоций голосом, больше для самого себя, чем для того, кто мог его подслушать:

— Джорджио. — Потом еще раз, громче: — Джорджио!

Никогда еще не звал он отца по имени. Существовало правило, закон, запрещающий детям громко называть своих родителей по имени. Джорджио — а он уже несколько месяцев думал об отце именно так — рассказывал ему много историй о магических именах. И о том, что у древних евреев было имя для Бога, которое не имел права произносить никто, кроме верховного жреца, да и то лишь при особых обстоятельствах, глубоко в святая святых. А теперь он узнал еще и о последователях культа Митры и об их тайных ритуалах, которые митраисты проводили здесь, в этих подземных лабиринтах.

Семь ступеней посвящения. Семь рангов. Семь испытаний. Семь жертвоприношений. Священные песнопения и церемонии, недоступные для непосвященных, посторонних. Непонятные до самого момента инициации, когда на чистой, пустой странице, какую являет собой новичок-послушник, появляется единственная запись, и это есть зарождение знания.

Новичок становится Кораксом.

После… чего?

Джорджио несколько минут назад ушел во мрак. Алессио показалось, что он слышит какие-то отдаленные звуки снизу, из одного из темных коридоров. Далекий голос. Может, не один. Может, это отец наблюдает за ним из темноты или доносится эхо его голоса. Оно делает его более низким, более незнакомым, отражаясь от стен тоннелей и выходя сюда из семи отверстий, прорубленных в камне. Страха нет, есть лишь попытка понять, что это такое.