Книга Волк. Ложные воспоминания - Джим Гаррисон

На четвертый день я не полез в ехавший обратно грузовик, а вместо этого прошел полдюжины миль до Сан-Хосе. На окраине заглянул в магазин, купил три грейпфрута и по пути их съел. В придорожной канаве постоянно кто-то шебаршился, но, стоило мне остановиться, тут же смолкал. Я разглядел мелких ящериц, производивших этот шум, и бросил в них несколько камней. Подбирать меня никто не хотел, зато машина, набитая подростками, развлекавшимися пусканием фейерверков, едва не снесла мне голову. Я вгляделся повнимательнее, решив, что вполне могу встретить их в Сан-Хосе и тогда уж точно не упущу шанс кое-кому накостылять. Грейпфруты были очень вкусными, но от сока промокла на груди рубашка – моя лучшая белая рубашка, провисевшая весь день на заборе, пока я с голой спиной собирал бобы. Вечером предстояли танцы, и мне хотелось получше выглядеть. Меня перло от двадцатидолларовой бумажки в правом носке и нескольких баксов в кармане. Дизельный грузовик проскочил мимо так близко, что я качнулся в струе воздуха. Свиноеб, должно быть, прицеливался специально. Я проникся глубоким сочувствием ко всем американцам кофейного цвета. Тяжелая работа, значит, тяжелые кулаки. Если ты не откладываешь гроши из своей жалкой зарплаты, как это делают приличные люди из Средневилля, США, будешь презираем всеми. Я вспомнил одного из своих дядюшек, он жил в лесу и общество крапчато-голубого и красного кунхаундов предпочитал людскому. Его милая жена, моя тетушка, умерла от рака, а старший сын не выжил после автомобильной аварии. На теле никаких следов, шея сломалась аккуратно и незаметно. На похоронах я смотрел на него вблизи и думал, что он не может быть мертв. Когда хоронили его мать, правда, ошибиться было невозможно – она похудела со ста тридцати фунтов до семидесяти и умерла у себя дома на кушетке, пока дети играли рядом с ней в карты. Они даже успели поцеловать ее на прощанье.

В двух местах меня почему-то завернули, но потом я нашел комнату в очень дешевом отеле. Принял ванну и посмотрел на себя в зеркало. Цвет кофе и высохшие пятна грейпфрута. Я вышел в парк и уселся под пальмой на скамейку с журналом «Лайф» в руках. Мне помахало руками семейство – одно из тех, с кем я работал в поле, – и на душе потеплело. На золотом Западе у меня появились знакомые. После журнала создалось впечатление, что я упустил свой шанс – выпуск был посвящен восходящим звездам этого года, одна девушка была действительно очень красивая. Позже она пропала из виду. Куда уходят восходящие звезды после того, как пропадают из виду? В Вегас или на Манхэттен, где берут по пятьсот долларов за ночь извращенной гимнастики со специальными электроприборами и сотней ярдов лилового бархата. Когда я стану председателем какого-нибудь комитета, найду такую бывшую старлетку лет двадцати семи и предположу действо настолько невиданное, настолько театральное, что глаза у нее вылупятся, как у Сачмо.[70]Например, столкнуть дохлую корову с крыши небоскреба. Рядом уселся седовласый джентльмен с пятнами спермы на хлопчатобумажных брюках. Вали отсюда, а не то позову полицию нравов, сказал я. Интересно, до какой степени своими пристрастиями я обязан фильмам, неразделенной любви к звездам экрана; хронологически: Ингрид Бергман, Дебора Керр (в «Камо грядеши», где ее чуть не забодал бык), Ава Гарднер, Ли Ремик, Кэрол Линли и через много лет Лорен Хаттон – она вообще-то модель и не так уж знаменита. Если бы они только знати, как хорошо им было бы в моем обществе. Юта Хаген, Шелли Уинтерс и Жанна Моро меня пугают. Катрин Денёв в этом фильме Бунюэля слишком агрессивно-развратна.[71]

На следующий день я проснулся около полудня с жуткого бодуна. С танцами вышел относительный облом: девчонка, которую я приметил в поле и с такой заботой и вежливостью прикармливал разговорами, заявилась со своим парнем. Мексиканская музыка была слишком меланхоличной, так что почти все мое время и деньги ушли в бар по соседству с танцзалом. Я пил текилу, гонял в музыкальном ящике кантри и, почти не переставая, болтал с филиппинским сборщиком бобов, утверждавшим, что мексы хотят его выжить. Затем слопал в мексиканском ресторане огромную сборную порцию и с трудом нашел свой отель. Стоило мне щелкнуть выключателем, ровно десять тысяч тараканов нырнули в укрытие. Хорошо, что я не боюсь ползучих тварей, даже пауков. Засыпал я под тиканье, с которым эти твари падали с потолка на кровать. Я кричал «шу», но им было по фигу. Я поехал в город на автобусе, ловко устроившись рядом с симпатичной девчонкой, но она не пожелала со мной разговаривать. Да, моя маленькая, я психопат, насильник и наперсточник. Из комнаты на Гуф-стрит я смотрел, как мимо проезжают таксомоторы, грузовики и надменные посыльные на мотоциклах, похожих на высокие обезьяньи клетки. На скатку в шкафу никто не позарился, до платы за жилье оставалось на неделю меньше, и у меня в кармане опять было семь долларов, которые я намеревался спустить на радости этого города. Утром я купил карту и начал прогулки.

Во мне живет постоянное стремление перетряхивать память – события, угодившие в провал между радостью и абсолютным омерзением, изгоняются прочь. Кое-кто даже видит пользу в отвращении к жизни. Я часто думаю о самой простой доброте – об официантке из ресторана на окраине Хебера, Юта, пустившей меня поспать на столе в задней комнате. Или как я сидел на тюке сена в кузове грузовичка вместе с детьми одного ранчера, а сам ранчер вел машину через Уинту и горы Уосатч и передавал мне назад бутылку. Или о старом школьном друге, приславшем мне пятьдесят долларов, мол, «раз ты там занялся искусством, тебе, наверное, приходится несладко». Он недавно посмотрел биографический фильм о Винсенте Ван Гоге. Или женщина, с которой я познакомился неподалеку от Сэтер-Гейт в Беркли, когда бродил по университетской библиотеке и робко пытался что-то там найти. Никто, правда, не задавал вопросов. Она работала помощником библиотекаря и потратила не один час, раскапывая для меня материалы о прованских поэтах. Меня они не особенно интересовали, но сама идея показалась неплохой. В полдень мы гуляли в саду рядом с библиотекой, о чем-то говорили, и я пригласил ее на ужин. Мы сели на траву, и только тогда она сказала, мол, нет, вряд ли у меня хватит денег кормить кого-то ужином. Я сказал, что немного скопил, поскольку живу в пустом многоквартирном доме за Грин-стрит вместе с восемью или девятью такими же бездельниками, по большей части молодыми безбашенными травокурами. Она была немного простовата, но очень мила. После работы мы пошли к ней домой, где я целый час просидел в душе, потом разгуливал в пижаме ее мужа, пока она стирала мою одежду. С мужем они разъехались и сейчас оформляли развод. Лет тридцать пять, слегка полновата на мой вкус, но, как ни странно, у меня не было лучшей любовницы. Очень прямодушная, в отличие от молодых девчонок, никаких сложностей и уверток. Когда я уехал от нее через неделю, у меня не было ощущения потери, потому что не было и привязанности – очень взрослый, нежный прощальный поцелуй, и вот автобус едет через залив; благодаря человеческой еде я потяжелел по крайней мере на семь фунтов и пахну мылом после ежедневного душа. Насыщение.

В старших женщинах, я имею в виду от тридцати пяти до пятидесяти – шестидесяти, есть некая избыточность. Приятно, когда тебе рады и не нужно много часов подряд вымаливать допуск к табакерке. В этом нет ни капли снисходительности, только наблюдение, случившееся в двадцать один год. Никакого тебе долгого и мучительного петтинга, шатающихся походов домой и болезненных осложнений, известных как любовное помешательство, оно же спермотоксикоз. Подъем без спуска. Может, в последнее время стало лучше, когда полным ходом развернулась эта новая секс-культура. Помню, как простоял два часа в книжном и прочел всю «Лолиту», после чего с мутными глазами выполз на улицу – жадным, едва оперившимся нимфолептиком. Власть литературы. Или что там говорил в «Финнегане» Иэруикер – «Всем ролям этой лучшей из игр я выучился у моей старой норвежской Ады». Всем известно, сколь сладки юные загорелые или безупречно розовые тела, персиковая мельба или crêpes suzette.[72]Но это предполагает карьеру Дон-Жуана, на которую уходит много времени, и что-то есть подозрительное в постоянном желании протыкать непроткнутое. Боб говорит, я первый, первый, первый, как будто открыл новую землю или вакцину. Наверное, археологический инстинкт. Стремление втиснуться, а не погрузиться, – и о какой адекватности может идти речь, если ты оказался среди тех, кто первым покрыл телку. Помню, год назад я возвращался после полуночи из Барстоу, автобус ехал сквозь невидимую зелень долины Сан-Хоакин, а рядом со мной сидела девушка, свежая после Лас-Вегаса и полувыпускного бала, в белом атласном платье и хрустальных туфельках. Длинные загорелые ноги. Не знаю, зачем мне это, сказала она, когда после часового щебета мы начали обниматься. Тянулся изумительный французский поцелуй, и чинарик обжег мне пальцы. Не мог же я бросить его на платье. Трудно управиться на автобусном сиденье, пришлось в итоге ограничиться ее умелой ладошкой. В темноте нас окружали раздраженные пожилые граждане. Влага на трех моих пальцах смазывала ожоги – революция в фармакологии, к рассвету все прошло.