Книга Волк. Ложные воспоминания - Джим Гаррисон

Я вышел из дома и отправился пешком на Маркет-стрит, где намеревался потратить уродские шестьдесят шесть центов на блины – самый дешевый способ что-то затолкать в пустой желудок. Крахмал. Маниока и жареный хлеб, фасоль-пинто, картошка и макароны – набить брюхо до следующего нечего жрать. Мне хотелось копченого окорока, который дедушка подвешивал вызревать в подвале. Бекон там тоже был, а еще картошка и капуста в погребе – поглубже и похолоднее. Отрубить курчонку голову и смотреть, как он несется по параболе, уже не кудахтая, точно бумеранг, прямо к моим ногам, а несколько часов спустя есть его уже жареным. Мимо оперного театра и площади с красивыми цветами. Никогда мне не проехаться в лимузине с дебютанткой Вандой, никогда не слушать, как Ламбаста выводит «Фигаро». Найти работу. Я спою вам йодлем, сэр, бесплатно, только бросьте мне что-нибудь поесть. В кафетерии я заказал блины и сел истекать слюной, пока они жарились на грязной сковородке. Затем тройную дозу сиропа для энергии и жидкий кофе, нагруженный цикорием. Гущу, должно быть, тут снова и снова пускают в дело. В углу смеялись мексы. Мусорщики – что тут думать – торчат здесь с вечера. Покончив с тошнотной едой, я подошел к ним поближе. Спросил, где найти работу, – они замолчали. Таращились, пока я не собрался уходить, потом один улыбнулся и сказал, что на Хосмер-стрит напротив церкви каждый день в четыре утра останавливается рабочий грузовик. Там офис для фермерских рабочих, благодеяние штата Калифорния. Я отправился в путь, нашел это место на три часа раньше положенного и, чтобы убить время, пошел гулять по Маркет-стрит.

Мне всегда нравились города-полуночники, их настрой бешеной собаки: Таймс-сквер, Раш-стрит, Першинг-сквер, теперь вот Маркет-стрит. Калеки, выползающие на улицу только после захода солнца. Патрули патрулируют. Проститутки ищут лохов, им достаточно бросить взгляд, и сразу ясно: с меня ничего не возьмешь. Открываются двери кинотеатров, и добрые граждане торопятся к машинам, чтобы свалить к себе в пригород. Не стоит их осуждать. Возьмите меня к себе, я вам лужайку скошу. Дурковатые пидоры орут «привет коубоша», и я жалею, что не оставил в комнате эту блядскую шляпу, но она пригодится мне завтра. Хочется веселых приключений, а выходит вот что. Мне нужно в Сьерры, встать на вершине горы и поцеловать зарю в губы. Свежий воздух и ни одного слепого аккордеониста, играющего «Танцуй, балерина, танцуй». Надо ему сказать, что это фирменный номер Воэна Монро,[68]насколько мне известно.

Обратно в рабочий офис, а до срока еще целый час. Начинают подтягиваться люди. В основном алкаши. И несколько черных с пакетами еды, и мужчины, и женщины. А мне что – палец сосать? Появляется сдельщик на большом, обтянутом брезентом грузовике. За ним подкатывает рахитичный автобус. Собралось уже человек пятьдесят, не меньше, все что-то бормочут в полутьме. На той стороне улицы католическая церковь с розовой штукатуркой, первые бледные лучи пронзают колокольню, где воркуют и хихикают дюжина голубей. Подрядчик – негр-гора, – убедившись, что я не пьян, велит мне залезать в грузовик. Три отбракованных атеаша, ругаясь, топчутся в отдалении. В грузовике темно, и я вижу только огоньки сигарет. Двигатель заводится, мы трогаем с места. Я смотрю на отступающую улицу и думаю, куда это меня везут и что я буду собирать на этом поле. Спрашиваю соседа по скамейке, куда мы направляемся, тот отвечает на еле понятной тарабарщине гетто, мол, этого никогда не знаешь заранее, но до темноты точно будем обратно во Фриско.

Посреди ночи я проснулся и развел костер – мне послышались в зарослях чьи-то шаги. Скорее всего, приснилось. Огонь разгорелся быстро, загудел, от сухого соснового пня с легкостью откалывались крупные и мелкие щепки. Это дерево срубили сколько лет назад? Сознание скручивалось в маленький черный шарик. Перспектив никаких, как же я поеду когда-нибудь первым классом? Хорошо бы вернуться в Сан-Франциско и поселиться в «Пэласе», «Фермонте», «Марк-Хопкинсе» или «Святом Франциске». На хуй третий класс и всеобщее презрение. Во Фрастере, Колорадо, меня как-то посадили за бродяжничество – не хватило двух долларов до суммы, превращающей человека в обычного гражданина. А в городишке неподалеку от Топеки я сидел в старой машине с намалеванной от руки надписью «Помощник шерифа», и этот самый помощник от скуки меня допрашивал. Ему просто хотелось поговорить. Кроме того, обычный гомосексуальный подвоз, начинающийся со слов «у тебя есть подружка?». Да, конечно, а еще здоровый хуй, от которого тебе не обломится даже самого маленького кусочка. Формально они все в форме. Неслучайный каламбур. Один такой в Уолтеме со статуэткой святого Христофора на приборной доске. Надо было сделать этому Христофору специальную повязочку на глаза, чтобы не смотрел, когда кто-то кому-то отсасывает. К святым нужно с уважением. Однажды меня на полном серьезе домогался инвалид войны, он разговаривал через усилитель на батарейках, прижимая его к горлу. Голос звучал как хрипящий сквозь помехи магнитофон – непристойный вопрос растянут, будто сорокапятку прокрутили на тридцать три оборота. Было бы интереснее, если бы машина разогнала его голос до болтовни сумасшедших бурундуков. Мозг опять заметно сжался. Меня тошнило и кружило, я смотрел из темноты на огонь и думал: может, моя судьба – стать одним из тех дохляков, которых обобщенная боль скручивает в перекати-поле и закатывает в сумасшедший дом. Я же не Хитклиф[69]с десятью гончими и обширными охотничьими угодьями. Где та, что вцепится в меня и вытащит из загадки, всего лишь ведущей к следующей. Я потерял веру, пытаясь «разобраться, что к чему», множество голосов у меня в голове изо дня в день вразнобой перебирают варианты, ухищрения, расхождения, инструкции, направления. Все внутренние извивы языка и стиля. Я живу жизнью животного и пережевываю свое младенчество еще и потому, что постоянно повторяю одно и то же, но никогда не иду дальше – не виток, не спираль, а круг. Я заговорился до такой степени, что пропал в чаще, но, когда вернусь, будет ли мой язык понятен другим? Да и нужен ли он, этот общий язык, существовал ли он когда-либо в каком-либо из миров? Наверное, да. Еще до виселиц и гильотин одобрительные вопли, вылетая из огромной единой глотки, расходились точно такой же дугой. Королям не нужны ораторы. Волк из тьмы говорит с другими волками одними инстинктами. Думаю, он знает, как мало осталось его собратьев. На Айс-Рояль они без посторонней помощи контролируют свою популяцию. Этой ночью, когда потухнет огонь, я буду говорить с Вийоном и Марло. До сих пор я только плыл по течению.

Следующие дни крутились вокруг поездок в Стоктон, Модесто и Сан-Хосе с их безграничными раскаленными бобовыми полями. Я собирал очень медленно, изнемогая от жары и расчесывая тело, зудевшее от бобовой пыли и пестицидов. За каждую тридцатифунтовую корзину бобов я получал или шестьдесят центов наличными, или дырку в специальном талоне. Хозяйский бригадир предпочитал талоны, чтобы сборщики не разбежались раньше времени. В первый День я привез во Фриско четыре доллара и двадцать центов. В другие дни, когда не так донимали скука и Усталость, я зарабатывал долларов по семь. Многие мексы делали по пятнадцать, но у них имелось такое сомнительное преимущество, как многолетний опыт. Подрядчик меня постоянно задирал, но я лишь ухмылялся, как идиот. Позже, сам заделавшись на мичиганской ферме мудаком-начальником, я занимался тем же самым: болтался по полю и орал на лодырей. Из всех подобных занятий лишь сбор яблок напоминает цивилизованную работу: осень, прохладно, и не надо становиться раком. Огурцы по этому ранжиру располагаются в самом низу.