Книга Князь. Записки стукача - Эдвард Радзинский

Тонкий нервный голос хлестал меня.

Он был прав. Мою мать отобрал у жениха мой отец. Материного деда запороли на конюшне. Обоих дядьев отец проиграл в карты…

Я сказал:

– Мы поедем в Москву.

Нечаев обнял меня:

– Спасибо, товарищ…

На следующий день мы отправились в Москву. Это было мое первое путешествие по железной дороге. Огромное пыхтящее стальное чудовище с трубой, извергающей дым… В купе пахло гарью от паровоза…

За окном – грязные, размытые оттепелью дороги, жалкие избы, церквушки…

Нечаев зашептал:

– Вот они, церкви… и кресты… Мы им нового Христа предъявим – с бичом, которым выгнал он торгующих из храма… Христа, бедняков зовущего против богатых. Толстозадую Русь возмутим… Близится великое время. Вот эти железные дороги приближают всемирную Революцию. Теперь все бунтари мира в считаные дни могут повстречаться. Возникнут гигантские революционные объединения. Но главное – железные дороги сделают правителей беззащитными. Раньше он ехал в карете, окруженный стражей, – попробуй достань там его… А теперь он отдан во власть пространства, где на каждой версте его будут поджидать бомбы!..

Он был в исступлении. Он показался мне безумным. И я уже клял себя за то, что поехал с ним!

Мы остановились в дорогой гостинице в центре Тверской улицы.

Тетка снабдила меня множеством рекомендательных писем.

Недаром Императрица Екатерина Великая звала Первопрестольную Республикой. Там, в этом Царьграде, во дворцах, окруженных садами, доживали свой век вельможи прошедшего николаевского царствования. Вечерами в Английском клубе играли в карты и злословили по поводу деяний Александра Второго и жизни в Петербурге…

Москва была богомольна. У Иверской в душном полумраке горели тысячи свечей и было тесно от толп молящихся… С Воробьевых гор весь город сверкал – горели на солнце золотые купола московских церквей без числа.

Но такую Москву я увижу потом. В тот приезд я её не увидел.

И теткины письма остались не переданными, у нас были другие занятия.

Утром мы позавтракали и отправились, к моему изумлению, в дорогой магазин цветов. В большом тазу плавали бутоны орхидей. Они стоили гроши. Нечаев купил два бутона и украсил ими наши сюртуки.

Оглядел меня.

– Ну хорош, до чего же хорош! Вот такой ты нам нужен…

Он привел меня в какой-то совершенно кривой переулок. Пришли в большой доходный дом. Дом состоял из крохотных квартир-клеток, хозяин сдавал их студентам. Это было огромное общежитие студентов…

Постучали в одну из квартир. Открыл совсем небольшого росточка молодой человек, тоненький, очаровательно смущающийся, с премиленьким личиком. Очень он походил на хорошенькую барышню. Помню, он был в потерявшей цвет когда-то синей рубашке и в поношенных брюках, заправленных в болотные сапоги. Но тоже с бутоном орхидеи в кармане рубашки.

Бутон, как я узнал потом, – это пароль.

В крохотной комнатке можно было задохнуться от запаха дешевого табаку.

– Ну и накурено у вас. Дрянь вы люди, себя убиваете, – сказал Нечаев.

– Только что кончили заседание. Если хотите чаю, у нас нет. Все выпили и колбасу съели… пока заседали, – сказал «барышня».

– Ну и к чему пришли?

– Ни к чему не пришли. Только чай выпили… Впрочем, я против. Но он хочет сделать и сделает. – И «барышня» кивнул в сторону окна. Там сидел белобрысый, худой, какой-то нескладно высокий молодой человек с жидкими длинными волосами.

На протяжении всего разговора он хранил совершенное молчание.

Нечаев сказал «барышне»:

– Не понял – чего ты боишься? Ведь ты организацию создал, чтоб сделать это.

– Я не за себя. Меня он никогда не выдаст. Хватать невинных будут. Разгромят студенческие организации.

– Так это же славно. Больше ненависти будет. Только ненавистью к власти страну разбудить можно. Больше репрессий, больше казней – вот что нам нужно. Кровь для Революции – как удобрение. Быстрее всходы.

– Да, много кровавой работы будет у грядущей Революции, – засмеялся «барышня». – Меня сестра на днях спросила: «Сколько людей придется истребить в Революцию?» – все с той же застенчивой улыбкой добавил он.

– Надо думать о том, скольких можно будет оставить, – усмехнулся Нечаев.

Заметив испуг на моем лице, «барышня» нежно засмеялся:

– Совсем молоденький твой товарищ.

– На совсем молоденьких – вся надежда, – сказал Нечаев. – После двадцати пяти они остепеняются – дрянь люди.

– Да, людей после двадцати пяти нужно убивать, – вздохнул «барышня». – Слыхал, что вы очень богатенький, юноша? – вдруг обратился он ко мне. – Но вы должны знать: если вы с нами, то все ваше богатство – наше. Революция требует всего человека. «Оставь отца, жену и мать и следуй за мною». Один из наших товарищей отца зарезал, чтобы нам денег дать…

– Сказал глупость и напугал, – засмеялся Нечаев. – Идем от этого безумного… Чаю здесь все равно не дадут.

Уже уходя, вдруг остановился у стула, на котором недвижно сидел, уронив голову на руки, белобрысый. И обратился к нему:

– Обнимемся, товарищ.

Белобрысый поднялся, и они нелепо обнялись – уж очень высок был белобрысый и мал Нечаев.

На улице Нечаев сказал мне:

– Запомни этот день. Он исторический. И белобрысого запомни. Услышишь о нем скоро. Вся Расея о нем услышит…

По дороге он пояснил:

– Их кружок называется «Ад». Ибо жизнь наша сейчас – ад… Но зато завтра… Подождем до завтра.

Мы вернулись в Петербург засветло. На перроне увидели белобрысого. Оказалось, он ехал в нашем же поезде. Но, к моему изумлению, Нечаев его будто не узнал.

– Но это же… – начал я.

– Ты его не знаешь. Запомни, – оборвал Нечаев.

Проходя мимо нас, белобрысый улыбнулся.

На следующий день мы обедали, когда явился бледный Фирс.

– В батюшку царя стреляли у Летнего сада!

– Убили? – вскричала тетушка.

– Промахнулись, Господь защитил, – сказал Фирс.

Тетка побледнела и велела заложить экипаж. Потом спросила:

– Где гувернер?

Приказала позвать Сергея Геннадиевича – ехать с нами. Фирс ответил, что Нечаев с утра ушел к больной маменьке – ночью ей стало хуже.

Пришел «наш околоточный» – тетка его всегда щедро одаривала. Она спросила:

– Известно ли, кто стрелял?

– Студент, – объяснил полицейский. – К тому же дворянин, как ни позорно говорить… Злодей убил бы Государя, да, говорят, стоявший рядом мещанин отвел его руку… Сегодня Государь с народом говорить будет.