Книга Князь. Записки стукача - Эдвард Радзинский

– Идти к нему боюсь. У него эпилепсия, припадки. К тому же он вдовец – одинокий мужчина… – И вздохнула.

Но на этом памятный вечер не кончился. Именно во время Аниного рассказа в гостиную вошел маленький, щуплый молодой человечек.

Тетка сказала торжественно:

– Знакомься, это Сергей Геннадиевич Нечаев. Он взялся готовить тебя в Земледельческую академию.

На вид ему было лет двадцать. Круглолицый, с коротко стриженными волосами и круглым простонародным лицом. А потом он поднял глаза…

Его глаза! Сколько лет прошло, а я все помню, как темные маленькие глазки впились… Охватили будто железными клещами. Смотрели с такой силой власти и ярости, что я почувствовал животный страх.

Но уже в следующее мгновение глаза погасли, стали безразличными.

Только насмешливая улыбка не сходила с его лица во время Аниного рассказа.

Когда тетка вышла проводить Аню, он внятно сказал:

– Глупая курица!

Вот так я познакомился в один день с будущей женой писателя Достоевского и героем его будущего романа.

Впоследствии, когда началось следствие по делу Нечаева, оказалось, что нового воспитателя рекомендовала тетке графиня Ч., подруга тетки по Смольному институту, где обе учились, как говорится, еще до Рождества Христова. Отец Нечаева какое-то время был в услужении у графини. Тетку в Нечаеве пленили три обстоятельства: он преподавал Закон Божий, не был студентом («все студенты – нигилисты») и, главное, как она поняла из разговора с ним, относился насмешливо к новому Государю. Короче, любил Царя Небесного и куда менее – земного. Кроме того, выяснилось, что у него есть множество знакомых среди студентов Земледельческой академии. К радости тетки он сказал, что народ там учится больше из провинции, весьма консервативный, и в студенческих беспорядках академия пока не участвовала.

В это время у тетки собирался весьма известный тогда в Петербурге салон из старых бюрократов прошлого царствования. Поговорив с печалью о реформах, которые, как всем известно, до добра у нас не доводят, ибо «в России лучшее всегда враг хорошего», переходили к главному – к картам. Играли по-крупному. Тетка в игре была удивительна. Она выигрывала, всегда выигрывала.

В тот день Нечаев стоял в гостиной у колонны и следил за игрой.

Тетка спросила насмешливо:

– Уж не хотите ли вы, батенька, к нам присоединиться?

– У меня нет денег, ко всеобщему счастью.

Тетка взглянула удивленно.

– Всенепременно к счастью, – повторил он, – потому что если сяду играть, непременно выиграю.

Она позвала любимого лакея Фирса. Тот принес пачку ассигнаций. И, глядя с ненавистью (невзлюбил Фирс моего учителя), отдал Нечаеву.

Тот сел. Кусая ногти (это была его привычка – мучить руки), сдал карты…

Началась игра.

Он медленно клал карты, обводя присутствующих взглядом. И, клянусь, глаза его горели неким огнем. Маленькое тело напряглось…

Я не очень помню подробности, но он обыграл тогда и тетку, и остальных.

Впоследствии тетка клялась, что была как во сне. Но больше он никогда не играл, да и тетка его не звала.

Вообще он был таинственный человек. Когда я пытался его разговорить – спрашивал о его жизни, отвечал насмешливо:

– Вы не должны сейчас ничем интересоваться, кроме будущих экзаменов.

Однажды он велел мне прийти к нему утром до чая – объяснил, что собирается ехать к больной матери и хочет дать мне задание.

Утром я подошел к его двери – она была приоткрыта. Я открыл ее. И увидел его… голого. Он лежал на полу на доске. Раскинув руки, будто распятый… Он вскочил в бешенстве:

– Кто вам разрешил входить без стука?!

Метнулся к столу и торопливо убрал какую-то бумагу, свернутую рулоном.

А я увидел доску, на которой он лежал. Она была утыкана шляпками мелких гвоздей. Он лежал гвоздях!

– Но вы меня позвали… Дверь была приоткрыта… – испуганно оправдывался я.

Но он, как-то нервно расхохотавшись, молча вытолкал меня и – щелчок – закрылся изнутри.

С тех пор его комната была всегда заперта. Только потом я понял, что в тот день он сделал главное – посеял во мне неукротимое любопытство.

Я уже не мог забыть о гвоздях и о том, как он метнулся к столу, убирая бумагу. И мне особенно захотелось снова проникнуть в комнату…

– Он все время беседует с кем-то. А ведь он там один… Должно быть, с дьяволом, – сказал как-то Фирс. – И как барыня его терпит…

Впоследствии тетушка говорила, что много раз хотела его выгнать. Но не решалась. Какая-то сила была в нем, ему невозможно было сказать «уходите».

Все случилось, когда в очередной раз Нечаев отправился к больной матери. Днем, проходя по коридору, я увидел в его дверях ключ. Он, видимо, очень спешил и оттого забыл его.

Сомнение было недолгим. Повернув ключ, я проскользнул в таинственную комнату.

И сразу на столе увидел… Это был лист бумаги с набранным в типографии текстом. Я начал читать… уже вскоре… с ужасом!

«Молодая Россия обращается к тебе!.. В нашем обществе – все ложно: от религии, заставляющей верить в Бога – в эту мечту горячего воображения, до семьи с узаконенным правом сексуального насилия… И, наконец, вершина лжи – самодержавие. Нам не нужна ничтожная наследственность, прикрытая горностаевой мантией. Нам нужен выборный старшина. Выход из этого гнетущего губительного положения один – революция… Кровавая и неумолимая… Мы не страшимся ее, хотя знаем, что прольются реки крови. Современный мир следует разрушить до самого основания. Близок день, когда мы развернем знамя перед самым Зимним дворцом…»

И подпись: «Центральный Революционный Комитет».

Я дочел до конца и услышал сзади его насмешливый голос:

– Не желает ли молодой человек обернуться, чтобы посмотреть мне в глаза?

Я застыл. У меня не было сил пошевелиться.

– Все-таки обернитесь. Не думал, что благородный юноша из благородного семейства способен на такое. Оказывается, недаром ваш дом соседствует с Третьим отделением.

Я готов был провалиться сквозь землю.

– Ну что мне с вами теперь делать? И что делать вам со мною? – продолжал Нечаев. – Мне – следует дать вам пощечину и вызвать вас. Но нельзя, вы несовершеннолетний. Ну а вам следует донести на меня тетке…

– Я не донесу, – торопливо прошептал я.

– Ну что ж… тогда и я не стану оставлять позор на вашем лице.

И вдруг засмеялся тоненько – этот пронзительный смешок я слышу и поныне.

– Неужели вы можете забыть? Ведь в ваших жилах течет и матушкина кровь. Кровь поколений рабов, над которыми издевались беспощадно. Пороли, как наверняка порола своих слуг ваша тетка, или насиловали, как ваш отец. Неужели вы при вашем благородстве можете все это забыть? Мы с вами намеревались поехать в Москву – знакомиться с академией. Но вместе с академией я могу познакомить вас с молодыми людьми. Они ненамного старше вас… но они знают: «Народ освобожден… но счастлив ли народ?» Народ обманут. Землю помещики оставили себе. Вместо свободы писать то, что ты думаешь, – Цензура. Вместо Конституции – Самодержавие… Мы по-прежнему – пугало для Европы. Спасет только революция… – шептал он. – Разрушение нынешнего порядка… Итак, в вашей воле сказать мне, что в Москву вы не поедете. И я тотчас покину ваш дом. Или… поедете?