Книга Конвоиры зари - Дон Уинслоу

— Нельзя же вот так взять и пытать его, — возразил Бун.

— Тебе, может, и нельзя. А мне можно.

— Господи, Стив… — в ужасе прошептал Бун.

— Господь тут ни при чем, Бун. Что, если девочка еще жива? Что, если этот урод похоронил ее где-нибудь заживо и у нее медленно кончается воздух? Ты что, и в таком случае будешь придерживаться протокола, а, Бун? Мне что-то не кажется, что у малышки есть время на твои муки совести. Залезай в гребаную машину, едем на пляж.

Бун забрался в автомобиль.

Он молчал, пока Харрингтон вел машину к океану и прессовал Расмуссена:

— Если не хочешь страдать, касатик, скажи нам прямо сейчас — что ты сделал с девчонкой.

— Я вообще не понимаю, о чем вы.

— Давай-давай, — ухмыльнулся Стив, — вешай нам лапшу на уши. Зли нас.

— Ни про какую девочку я ничего не знаю, — повторил Расмуссен.

Бун оглянулся, чтобы посмотреть на него. Мужчина был в ужасе — его била дрожь, глаза, казалось, вылезли из орбит, а со лба ручьем тек пот.

— А знаешь, что мы тебе припасли? — продолжал Харрингтон, поглядывая в зеркало заднего вида. — Знаешь, каково это — тонуть? Когда мы вытащим тебя после пары минуток в воде, ты будешь нам ноги лизать, лишь бы мы разрешили тебе все рассказать. Что ты с ней сделал, а? Она еще жива? Или ты ее уже убил?

— Я не знаю…

— Ладно, — кивнул Стив, нажимая на педаль газа. — Отправим тебя плавать к рыбкам.

Расмуссена начало трясти. Его колени непроизвольно стукались друг о друга.

— Обмочишь штаны у меня в машине, — предупредил Стив, — я так разозлюсь, Расс, что тебе будет очень-очень больно.

Расмуссен закричал и начал пинать ногой дверь машины.

Харрингтон рассмеялся. Какая разница, что делает этот урод — никуда он от них не денется, а уж услышать его тут и подавно никто не сможет. Через пару минут Расс замолчал, вжался в сиденье и начал тихонько всхлипывать.

Буну казалось, что его сейчас вывернет.

— Расслабься, сёрфер ты наш, — улыбнулся ему Харрингтон.

— Так нельзя, — заговорил Бун.

— Тут ведь ребенок замешан. Потерпишь.

Вскоре они добрались до пляжа. Харрингтон припарковался у пирса, оглянулся на Расмуссена и произнес:

— Твой последний шанс.

Расмуссен затряс головой.

— Ладненько, — кивнул Стив, открыл дверь и начал вылезать из машины.

Бун быстро схватил рацию.

— Говорит 9152. У нас подозреваемый Рассел Расмуссен. Скоро будем в участке.

— Ах ты гондон, — прошипел Харрингтон. — Слабак и гондон…

Расмуссен так никогда и не рассказал, что он сделал с той девочкой.

Полиция продержала его в тюрьме весь возможный срок, но никаких доказательств его вины не было, так что в конце концов Расса отпустили. Каждый коп из их города на протяжении недель искал труп девочки, но постепенно все сдались.

Расмуссен куда-то исчез.

А для Буна наступили черные дни.

Он стал изгоем среди копов.

Харрингтона перевели в отделение детективов, а нового напарника Буну так и не нашли. Никто не хотел работать с ним в смене. А те, кому было наплевать, были такими же изгоями, как он, — пьяницы, неудачники, отрабатывающие свои последние дни в полиции. Ни один из напарников не задерживался дольше, чем на пару недель.

Если Бун вызывал подкрепление, копы не очень-то торопились ему на помощь; когда он входил в раздевалку, его встречало гробовое молчание; когда выходил, в спину ему бормотали — «слабак», «убийца», «предатель»…

Единственным его другом в полиции был Джонни Банзай.

— Тебе бы лучше со мной рядом не показываться, — сказал как-то Бун другу. — Я же пария.

— Хватит утопать в жалости к себе, — буркнул Джонни.

— Да я серьезно. Их бесит, что ты со мной дружишь.

— Мне плевать, что там их бесит, — бросил Джонни. — Дружба есть дружба.

Вот и все.

Однажды, когда Бун выходил из раздевалки, он услышал, как коп по фамилии Косира пробормотал: «Вшивый слабак».

Бун развернулся, схватил его и швырнул об стену.

Начальство нажало на кое-какие рычаги, и Буна на месяц отстранили от службы (без выплаты жалованья) и заставили посещать служебного психотерапевта, чтобы решить проблему эмоционального самоконтроля.

Имя Рэйн Суини в разговоре ни разу не всплыло.

Большую часть месяца Бун провел на диване у Санни.

Вставал часам к одиннадцати, выпивал пару бутылок пива и валялся, уставившись в телик, либо просто смотрел в окно или спал. Санни это сводило с ума. Такого Буна она никогда не видела — пассивного, злобного, угрюмого.

Однажды, когда она мягко предложила ему пойти покататься на сёрфе, Бун в ответ рявкнул:

— Хватит меня опекать, Санни. Я в няньке не нуждаюсь.

— Я тебя не опекала.

— Пошло оно все. — Он поднялся с дивана и пошел спать.

Санни надеялась, что с возвращением на работу станет лучше.

Она ошибалась. Стало только хуже.

Буну запретили работать на улице и усадили за стол, заполнять бланки на аресты. Подобная работа способна свести с ума любого нормального мужика, и так оно и произошло. Пять дней в неделю, с восьми до пяти, Бун сидел в крошечном закутке в конторе и заполнял бумажки. Домой он возвращался измотанным, злым и раздражительным.

Несчастным.

— Уволься, — посоветовал ему Бог Любви Дэйв.

— Я не пасую перед трудностями, — ответил Бун.

Но через три месяца этого ада он все-таки ушел.

Привел в порядок бумаги, отдал значок, оружие и уволился. Его не отговаривали. Единственным, что он услышал от коллег, была реплика Харрингтона, которую тот бросил, открывая перед Буном дверь:

— Скатертью дорожка.

Через два часа Бун снова лежал на диване у Санни.

Про сёрфинг он забыл. Сборы конвоиров попросту игнорировал — не приходил на встречи, и все. Да и вообще из дома не выходил.

Однажды вечером, когда Санни вернулась домой после долгой рабочей смены в «Вечерней рюмке» и обнаружила Буна на диване в майке и пижамных штанах, которые он не снимал уже неделю, она не выдержала:

— Нам надо поговорить.

— То есть это тебе надо поговорить, — буркнул Бун.

— У тебя депрессия.

— Депрессия? — ухмыльнулся Бун. — А ты что, психотерапевтом заделалась?

— Я разговаривала с психотерапевтом, — ответила Санни.