Книга Два господина из Брюсселя - Эрик-Эмманюэль Шмитт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Без сомнения, ее второй муж описывал жизнь первого.
Писал биографию… Так вот чем объясняется его непрестанная многолетняя деятельность, вот почему он забивает их жилище газетами, журналами и программками, складывая их стопками; вот зачем он вступил в переписку с теми, кто знал музыканта, даже с этой змеюкой — ее золовкой (что она, кстати, запретила ему делать). Наверное, именно поэтому ему так нравилось беседовать с ней о прошлом. Какое предательство! А она-то верила в сердечное любопытство любовника, жаждущего узнать все о юности своей возлюбленной. Писатель в поисках материала попросту воспользовался ею.
Другой… всегда другой… Мертвый, он занимал гораздо больше места, чем живой.
В досаде она просматривала рукописные листки, исполненная решимости немедленно уничтожить их. «Что за странная склонность тратить свое время на то, чтобы обрисовать мою жизнь в объятиях другого!» Она наугад вытащила из кипы страницу.
«Его брак оказался счастливым. Жена была кроткой и чувствительной и смогла понять и полюбить его. Она восхищалась этим огромным художником и умела приноровиться к его характеру. Это помогло ей легко добиться его доверия, так что он обожал ее, признавался ей во всем, даже в малейших промахах. А она платила ему своей нежностью и постоянной заботой. Она и сейчас признает: как не прощать ему все и не жить ради него, если он столь хорош?»
Несмотря на дурное расположение духа, она улыбнулась. Этот простак пересказывает историю так, как слышал от нее самой. Он наивно поверил в ее ложь. Во время их разговоров, освобожденная от действительности, она живописала свое поведение скорее таким, каково оно должно было бы быть, нежели таким, каково было, и ей доставляло удовольствие присваивать себе лучшую роль. Долгие годы она набрасывала свой образ таким, какой ее нынешний муж хотел бы видеть ее с предыдущим. Для нее важным было прежде всего нравиться живому, оправдать, а значит, воодушевить его любовь. На самом деле она возвращалась в свой первый брак под взглядом своего второго мужа, чтобы доставить удовольствие этому последнему.
Пробегая глазами следующие абзацы, она получила подтверждение тому, что он творил ее поразительный портрет.
— Это хотя бы сгладит коварство моей чудовищной золовки!
Она поймала себя на том, что своим восклицанием согласилась на существование столь странного издательского проекта. По правде сказать, подобная биография ей полезна… Неожиданно — из-за суеты ее нынешнего супруга — о покойном заговорили, стали исполнять его произведения, некоторые музыканты объявляли себя его последователями, хотя в лучшем случае обучали его сыновей! Что за нелепая манера!.. Однако не стоило обольщаться: такое положение продлится не дольше, чем лихорадка. Это уже вчерашняя музыка, а люди слушают сегодняшнюю. И их не изменишь. Несмотря на краткую вспышку интереса, очень скоро все забудется.
И наконец, если каким-то чудом кто-то заинтересуется ее случаем, биография не воспроизводит всего того вздора, который несла о ней семья ее покойного мужа.
У нее за спиной скользнул силуэт.
— Ты роешься в моих бумагах?
Она поднялась и обняла его:
— Дорогой, то, что ты предлагаешь, — великолепно.
— Ты так считаешь? — с сомнением переспросил он.
— Знаешь, он бы тобой гордился.
Он не ответил, лишь с облегчением вздохнул. Его лицо покраснело, глаза затуманились.
«Он бы тобой гордился». Взглянув на него, он отметила, что ее слова повергли его в более сильное переживание, чем в тот день, когда он получил звание кавалера. Или когда они поженились.
* * *
— Да, мама, уверяю тебя…
— Нет, это невозможно, слишком нелепо!
— Клянусь тебе. Он попросил меня ради этого сходить к тетке.
— К тетке? Ты что, с ней еще видишься, с этой мерзавкой?
— Мама, все знают, что она меня обожает…
— Еще бы, она видит в тебе сына своего брата и забывает, что ты еще и мой сын. Она всегда ненавидела меня.
— Мама…
— Ладно! Не в этом дело. Так ты говоришь…
— Да, отчим сказал, что хотел бы быть похоронен вместе с тобой в склепе папиной семьи.
— Какой кошмар!
Доведенная до бешенства, готовая взорваться, всклокоченная, она бросилась в комнату, служившую кабинетом ее мужа, с твердым намерением нарушить вежливое молчание, с которым до сих пор терпела его причуды. У нее и так частенько складывалось впечатление, будто они живут втроем, настолько ее второй муж обожал первого, но это переходит всякие границы… В склепе исчезнувший уже будет не только воспоминанием — он снова превратится в тело. И они навеки улягутся втроем в одном помещении: она и два ее мужа.
Войдя в библиотеку, она застала его лежащим на персидском ковре. Он задыхался:
— О… дорогая… как ты вовремя…
У него снова случился приступ — последнее время они участились. Ничего странного, что он одержим думами о смерти и надгробиях.
Она подошла, и его лицо посветлело. Бедняга! Как он ее любит… При взгляде на жену его обычно невыразительные глаза засветились.
Гнев ее мгновенно утих, теперь она думала только о том, как ему помочь, приподняла ему голову, стала обмахивать, чтобы освежить, чтобы он задышал спокойнее.
Что за мелочь эта история с местом погребения! Об этом она поговорит с ним позже, когда представится подходящий случай.
Она усадила его на диван, обложив подушками. Он успокоился, бледное лицо порозовело.
— Ты напугал меня, — нежно попеняла она ему.
— Я по-прежнему крепок.
«Если бы только это было правдой! У меня нет желания второй раз остаться вдовой».
Они долго сидели, взявшись за руки и любуясь отливающими медно-красным светом сумерками. Затем, повернувшись к ней с каким-то странно торжественным видом, он произнес:
— Я хотел попросить тебя кое о чем, что меня тревожит.
«Ай, сейчас он начнет донимать меня с этим общим мавзолеем. А состояние его таково, что я не смогу перечить».
Она спокойно ответила:
— О чем же, дорогой?
— Возьми его фамилию.
— Прости, как ты сказал?
— Верни себе фамилию бывшего мужа. Слезы хлынули у нее из глаз, ей казалось, сейчас она задохнется.
— Как! Ты отвергаешь меня?
— Нет, птичка моя, я дорожу тобой еще больше, чем прежде. Мне бы просто хотелось, чтобы в обществе, в память как о моей любви, так и о его гении, тебя называли Констанция фон Ниссен, вдова Моцарт.
— Знаешь, крестная, ты вовсе не обязана играть в поддавки…
Собирая валетов и тузов, мальчик в вишневой футболке ласково взглянул тетушке в глаза. Она передернулась от полунаигранного-полуискреннего возмущения:
