Книга Пушкин, помоги! - Валерий Валерьевич Печейкин

при казино. Грубо говоря, Пушкин хотел поставить свою песню, а Старов – свою. Стрелялись, оба промахнулись. Это была его вторая дуэль, пятая окажется последней. Разрешите не напоминать, когда и с кем.

Я пересказал вам о Пушкине поверхностные вещи, сам часто путаюсь в датах, количествах женщин, выстрелов, ссылок, царей. Но, как я вижу, многие не знают даже этих банальностей. Не зная главного российского поэта, мы, по сути, не знаем себя.

И по поводу сравнения с «солнцем русской поэзии». Во-первых, это слова из некролога. Во-вторых, Солнце – это звезда температурой выше 5 тысяч градусов Цельсия. Солнце – это даже не газ, а плазма. Жизнь на Земле во всем её разнообразии возможна потому, что Солнце находится на расстоянии 150 миллионов километров от нашей планеты. Так мы греемся в свете Пушкина в отдалении 200 лет. А если подойдём ближе, то он заранее предупредил, что будет. Возьмёт глагол и будет жечь.

Жги, Александр Сергеевич.

Тексты в воздухе

Тексты этого раздела впервые были опубликованы в бортовом журнале S7. В книге тексты приводятся в авторской редакции.

Шекспир отдыхает

Когда однажды парикмахер спросил, кем я работаю, я ответил: редактором. Я больше не говорю малознакомым людям, что я драматург. Им кажется, что я издеваюсь. Ну это как «я работаю волшебником» или «солнечной батареей». Если раньше я отвечал честно, то за этим следовала череда вопросов. Каких? Сейчас расскажу.

Зачем нужен драматург? Драматурги – это ведь Шекспир и Чехов! Всё верно, Шекспир так вообще драматург в чистом виде – он писал только пьесы. И оставил после себя главную драму планеты «Ромео и Джульетта». В ней всё понятно. Но с течением времени некоторые классические тексты начинают казаться длинными и непонятными. Здесь и нужен драматург, чтобы их редактировать. Да, вы будете удивлены, но классиков приходится поправлять. Классики они ведь народ лихой. Возьмём «Венецианского купца» того же Шекспира. Еврей-торговец Шейлок хочет вырезать у христианина Антонио фунт мяса… Как вам?

Живой драматург нужен не для «осовременивания» языка, а психологии. Мой эталон – писатель Влас Дорошевич и его иронические пересказы восточных сказок. Просто почитайте, если будет время – очень круто. «Женщина вышла на берег сухой из воды (с тех пор женщины всегда выходят сухими из воды)». Это из индийской легенды о сотворении женщины.

А это вообще нормально – вмешиваться в классические тексты? Главный аргумент снова подсказан Шекспиром. Его «Ромео и Джульетта» – это интерпретация не только исторической легенды, но и ранее написанных текстов. Например, новеллы Маттео Банделло. Всякая живая литература – это бесконечное переписывание.

Хорошо, пусть так. Но неужели нельзя оставить в покое классиков – идите-ка лучше в российские сериалы. Соглашусь, но для этого должен быть общественный заказ на настоящую, «проблемную», драматургию. Не только у драматурга, но и у зрителя должно быть желание разобраться в вопросе. Когда это желание есть, сценарист предлагает подходящую оптику для взгляда на проблему. Заметьте, что фундамент любой культуры – это трагические истории. Например, у нас это «Анна Каренина» и «Преступление и наказание». А быть зрителем таких историй может только образованный человек, готовый к сложному разговору. Поэтому как бы ни жаловался зритель на плохие сериалы, именно он их и требует. Зритель сам заказал себе телевидение как подушку и наркотик.

Поэтому шекспир пока отдыхает. И шекспир с маленькой буквы здесь не ошибка… Есть мнение, что Шекспир с большой буквы вообще не существовал, а был «коллективным проектом». Такой проект возможен, только если в обществе открыта «вакансия на Шекспира».

И что же для этого нужно? Драме нужен герой – человек, способный на поступок. Для меня поступок – сказать своему парикмахеру: «Я драматург». И вновь отвечать на все вопросы.

Слов нет

Слова нужны, чтобы их произносить. Если слово нельзя произнести, оно становится поводом для скандала. Ну, вы знаете эти слова… Но есть и другие слова – не только те, о которых вы подумали.

Есть слова, которых нет.

Они появляются тогда, когда появляется новое явление. Включите какое-нибудь ток-шоу на острую тему. В середине программы какая-нибудь задыхающаяся женщина из зала обязательно скажет в микрофон: «Это такое… такое безобразие… У меня даже слов нет!»

Но есть гораздо более сложная вещь, с которой сталкиваются профессионалы. Это «конец слов». Я сталкиваюсь с этой проблемой каждый раз, когда пишу сценарий или пьесу.

Художественный текст стремится всегда указать на то, чего нет, и то, чего нельзя назвать. Это самые важные в жизни вещи – любовь, свобода, бесконечность, сама жизнь и её конец. Все эти слова, когда их напишешь, становятся пустыми.

В прошлом веке с «концом слов» столкнулся писатель Энтони Бёрджесс, наполнив свой «Заводной апельсин» словами чужого языка – русского. Так наш с вами «великий и могучий» стал для Бёрджесса местом, где находились несуществующие слова. Но и ресурс чужого языка в какой-то момент заканчивается. Тогда автор достигает ещё одного предела – вместе с языком заканчивается и действие.

В плохом смысле это происходит, когда вы засыпаете под сериал. «Ох, там пятнадцать минут ничего не происходило». В своё время эту проблему обнаружил Сэмюэл Беккет, написав «В ожидании Годо». Пьеса, в которой… ничего не происходит. Но в хорошем смысле. Да, такое возможно. Это и отличает великий текст от вечернего сериала. В этой пьесе, где действие как будто остановилось, острее всего чувствуешь бессмысленность всех слов.

Говорят, что когда «слова заканчиваются, то начинается музыка». Да, но и у музыки есть свой предел. Если будет свободный час времени, послушайте Пятую симфонию Шостаковича. Она звучит меньше часа, но вам потребуется ещё некоторое время, чтобы посидеть в тишине, когда она кончится. Эта тишина – её настоящий финал.

Представьте, что Шостакович – это коварный туроператор, который заманил вас на вершину какого-нибудь Эвереста. Всё это время он тащил за вас снаряжение и кислородный баллон. Но вот, едва вы оказались наверху, как Шостакович… исчезает. Мощный удар литавр – и его больше нет. Вы стоите на вершине высочайшей горы, вам не хватает кислорода, в голове туман. Вы вот-вот упадёте, но несколько секунд видите перед собой весь мир… Так великое искусство поступает с вами как с героиней Сандры Буллок в «Гравитации».

Те несколько кубических сантиметров воздуха, которые остались в ваших лёгких, – это и есть то самое важное, жизненно важное, о чём говорит искусство. Самые важные слова, которыми мы, оказывается, дышали всё это время.