Книга Литература как социальный институт: Сборник работ - Борис Владимирович Дубин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Выявления собственно социологической проблематики можно было бы ожидать в исследованиях литературы, сосредоточенных, во-первых, на положении писателя (соответственно, группах поддержки, салонах, меценатстве и т. п.) и, во-вторых, на феноменах массового чтения и «широкого читателя». Однако реализация этих принципиальных возможностей сдерживалась двумя различными моментами (причем и в том, и в другом случае инстанциями блокировки выступало нормативное литературоведение):
1) исследователь-литературовед того периода, когда только и имеет смысл говорить о литературоведении как дисциплине, вынужден считаться с разительными фактами исторического изменения «литературы» – существованием различных направлений, групп и, соответственно, конкурирующих норм литературной реальности, т. е. многообразием принципов нормативного определения текстов в качестве «литературы», что делает проблематичной саму возможность единой нормы литературности. В этих условиях нормальное литературоведение помещает литературу либо в контекст «истории идей», либо в рамки социальной истории – относительно более развитой к этому времени и авторитетной области знания. Все это дает практически необозримое количество литературоведческих, неспециализированных в социологическом отношении работ по социальному происхождению писателей и положению авторов в такую-то эпоху, явлениям аристократического и торгового патронажа, связям писателя и издателя и т. п.;
2) факты массового читательского интереса, чрезвычайно значимые для становления и кодификации наиболее популярных литературных жанров Нового времени, в частности романа, входили в историю литературы лишь на правах маргинального и экзотического материала. Их изучению и теоретическому осмыслению препятствовало, а в ряде случаев препятствует и до сих пор, негативное отношение к ним представителей нормативной литературной культуры, дисквалифицирующих их в качестве «низовой», «пара-», «тривиальной» и т. п. литературы и предоставляющих эту область в распоряжение текущей журнальной и газетной критики.
Впервые эта сфера стала предметом специализированного социологического исследования в работах, ориентированных на изучение средств массовых коммуникаций и осмыслявшихся по аналогии с ними феноменов массовой культуры. Тем самым были созданы условия для анализа литературы как совокупности письменных текстов в целом (уход от анализа отдельного произведения или текста), что прежде всего сосредоточило исследователей на коммуникативной структуре текстов. Подключение в этой предметной сфере методологического аппарата социологии знания проблематизировало в дальнейшем такие комплексы вопросов, как «коммуникативные намерения автора», «внутритекстовый читатель», «эффективность сообщения» и т. п.
Будущий историк социологии литературы, вероятно, отметит, что истоки исследования таких проблемных областей, как социальная роль популярного автора и типы его публики, процессы функционирования наиболее распространенных жанров и стандартов вкуса и т. п., восходят к кругу вопросов, очерченных в наиболее развернутой форме программой Немецкого общества по социологии в лице его ведущих представителей – Г. Зиммеля, М. Вебера, Ф. Тенниса и др., чьи идеи впоследствии были в значительно упрощенном, инструментализированном виде усвоены американской социологией (группа основателей «Американского социологического журнала», а позже Р. Парк и его школа). Так, например, одни из первых работ в области эмпирической социологии литературы – труды Л. Шюкинга[104] и Г. Шоффлера – находились под влиянием исследований протестантизма М. Вебером и Э. Трельчем, вызвавших значительный резонанс. Стоит указать, что практически до 1940‐х годов общих теоретических идей и концепций в социологии литературы выдвинуто не было. В какой-то мере исключение составляют лишь упоминавшиеся работы Л. фон Визе и труды П. Сорокина, исследовавшего эволюцию форм искусства и литературы в их связи с социокультурной динамикой. В основном для этого периода характерно приложение некоторых идей общей социологии, а еще чаще – социальной философии, к конкретному актуальному или историческому материалу. В США это находит выражение в серии работ, исследующих эффективность литературы как средства социального контроля или адекватность выражения в беллетристике ценностей того или иного периода или социальной группы (в большой мере эти исследования, стимулированные бихевиористическими идеями, носят технический характер, используя контент-анализ текстов). В Германии 1920–1930‐х годов создаются образцовые по обстоятельности работы по социальной истории национальной литературы, однако развитие социологии в целом жестко блокируется механизмами социального контроля со стороны нацистского режима. Исследования такого типа характерны в этот период, впрочем, для всех европейских стран и США.
Социологизирующее литературоведение и социальная философия литературы представлены мало специализированными в социологическом отношении трудами В. Беньямина и Г. Лукача, развитие идей которых Франкфуртской школой и генетическим структурализмом приходится уже на послевоенный период. К концу тридцатых годов в общей социологии выдвигается ряд новых теоретических концепций (Т. Парсонс, Дж. Мид и др.), однако спецификация их, так же как и идей К. Маннгейма и др. «классиков», в рамках социологии литературы осуществляется лишь позднее[105].
Заключая анализ, еще раз подчеркнем его основной вывод и сквозной мотив предшествовавшего рассмотрения и предложенного подхода. Функции социального института литературы связаны именно с тематизацией различных ценностно-нормативных структур, служащих образцами, референция к которым является эффективным средством интеграции систем культурных значений и, следовательно, личностной и групповой идентичности, как бы эти значения ни различались содержательно. Их потенциальная релевантность и функциональная результативность в процессах социализации зависит от проблематической структуры групп, которые признают адекватность соответствующих литературных образцов. С определением адекватности такого рода связан, в конечном счете, методически корректный переход в социологическом изучении литературных явлений от собственно литературных текстов к изучению всей сферы бытования литературы, включая и характер ее социализирующего воздействия – исследования читателя, его типов и т. п. Но в теоретическом смысле логический порядок проблемного развития дисциплины должен сохраняться прежним: социология литературы является теоретической предпосылкой социологического изучения читателя.
СОЦИАЛЬНЫЙ ПРОЦЕСС И ЛИТЕРАТУРНЫЕ ОБРАЗЦЫ
(о возможности социологической интерпретации литературы и массового чтения)
Предварительные замечания
Социологические исследования чтения, опросы покупателей в книжных магазинах, проводимые книготорговыми организациями, изучение библиотечного спроса накопили за прошедшие 15–20 лет значительный объем эмпирической информации о читательских вкусах, каналах распространения литературы в обществе и т. п. Число подобных исследований, равно как и самих исследовательских групп или даже центров, осуществляющих разработки такого рода, постоянно растет. Если два десятка лет тому назад это были преимущественно дилетантские опросы читателей педагогами, библиотекарями, позднее превратившиеся в соответствующие библиотековедческие подразделения Государственной библиотеки им. В. И. Ленина (ГБЛ) и республиканских библиотек, то теперь к ним присоединились и Институт книги при Всесоюзной книжной палате, и социологические отделы при книжных палатах в республиках, подразделения на кафедрах университетов, педвузов, библиотечных факультетов, исследователи Высшей комсомольской школы и многие другие. Масштабы ведущейся работы растут год от года, но понимание происходящих процессов в литературе, динамики читательских предпочтений, их закономерностей и т. п. продолжает оставаться столь же примитивным и убогим, что 20 лет назад.
Причиной такого положения вещей является, прежде всего, ведомственная организация прикладных гуманитарных наук. Цели, которые ставятся перед подобными подразделениями, носят чисто прагматический характер – дополнить имеющуюся государственную статистику – библиотечную, книгоиздательскую, книготорговую и т. п. – рядом показателей, способных повысить уровень управления и эффективность руководства учреждениями культуры. Вопросы теоретического плана, разработки связных концепций читательского поведения, структуры литературной системы, динамики культурных образцов и проч. не просто отодвигались в сторону, но и всячески блокировались как не имеющие практической значимости, сомнительные в методологическом и т. п. отношениях. В результате собственный концептуальный и методологический язык этих довольно широко ведущихся разработок представляет собой мешанину из литературоведческих, психологических, педагогических и социологических понятий, операциональных терминов, вкусовых суждений и определений, рутинных оценок и административных установок.
На том же уровне остается и результативность самих исследований, если не считать результатом сырую и непродуманную информацию, сводящуюся к спискам читаемых авторов и нечитаемых книг, регулярно подаваемым в соответствующие инстанции, где эти данные благополучно ложатся под сукно. Без какой-то интерпретации эти сведения не дают возможности ни понять все целое, ни выработать необходимые политические решения в этих областях. О перспективности работы можно судить хотя бы по тому, что социологи проспали книжный бум 1970‐х гг., затем – журнальный взрыв 1986–1989 гг. Несмотря на всю научную канцелярию, такого рода книжный дефицит вырос в несколько раз и достиг критической точки,
