Книга Игра в обольщение - Дженнифер Эшли

Эйнсли отметила перемены, произошедшие с Йеном со времени ее приездов в предыдущие годы. Теперь он двигался намного увереннее, его постоянное волнение сменилось тихой настороженностью. Всякий раз, когда он держал на руках своего крошечного сына, его спокойствие становилось еще более ощутимым. Такой покой ощущаешь только в состоянии глубокого, непоколебимого счастья.

— Не участвуешь в «Охоте на мусор»? — поинтересовалась у него Эйнсли, нацелившись кием на белый шар.

— Нет. — Йен налил себе виски и прислонился к бильярдному столу.

— Он хочет сказать, что слишком быстро выиграет, — уточнил Дэниел. — По этой же причине он не любит играть в карты.

— Я помню все карты на столе, — добавил Йен.

— Тогда это благородно с твоей стороны, — сказала Эйнсли.

Но благородство, похоже, мало интересовало Иена, и Эйнсли вдруг поняла, что он не играет в карты, потому что карточные игры ему скучны. У него такой быстрый ум, что он решает проблемы еще до того, как другие поймут, что они существуют.

Кэмерон точно такой же, когда речь заходит о лошадях, подумала Эйнсли. Он знает, когда захромает лошадь и точную причину, почему это произошло. Она видела, как он останавливает тренировку и уводит лошадь, не слушая протестов конюхов, уверяющих, что ничего страшного не произошло, а ветеринарный врач потом подтверждает правоту Кэмерона.

— Целься сюда, — постучал по бильярдному столу Йен, указывая чуть правее нацеленного кия Эйнсли. — Красный шар упадет в эту лузу, а белый вернется сюда, — ткнул он пальцем.

— Эй, дядя Йен, подсказывать нечестно.

— Дамам всегда надо помогать, Дэнни, — едва заметно улыбнулся Йен.

Эйнсли неплохо знала азы бильярдной игры, чтобы понять, что Йен дал ей дельный совет. Она стукнула кием. Белый шар столкнулся с красным, направив его точно туда, куда указал Йен. Красный шар отскочил от стенки и упал в лузу, а белый шар мягко откатился назад к кию Эйнсли.

— Должен признать, неплохо для дамы, — ухмыльнулся Дэниел.

— Хочу, чтобы ты знал: в свое время я сильно досаждала своим братьям, — призналась Эйнсли. — После того как они стали проигрывать мне деньги, они пожалели, что научили меня всем этим играм.

— Браво. Что вы еще умеете?

— Стрелять из пистолета. — Эйнсли нацелила кий для другого удара. — И попадать в цель, имей в виду, играть в карты, и не только в такие женские игры, как вист. Я говорю про покер.

— Ой, я с удовольствием на это посмотрю. В гостиной как раз сейчас играют.

Эйнсли покачала головой. Йен, которого бильярд занимал больше, чем разговор, опять постучал по столу, указывая, куда должна целиться Эйнсли.

— Мне не хочется смущать Изабеллу, разорив ее гостей, — улыбнулась Эйнсли.

А не поучаствовать ли в карточной игре — авось повезет и она выиграет достаточно, чтобы расплатиться с Филлидой? Братья, Элиот и Стивен, научили ее играть хорошо, но всегда существует риск, что другие могут играть лучше. Многие гости Харта являются заядлыми картежниками, но только для вступления в игру требуется приличная сумма. По карточным столам перемещаются тысячи фунтов. Нет, она не могла рисковать.

Эйнсли ударила по шару. Этот шар стукнулся со вторым, который отскочил от бортика, где лежала рука Йена, и с глухим стуком упал в лузу.

— Жаль, что вы не играете на деньги, миссис Дуглас, — присвистнул Дэниел. — Вместе мы могли бы выиграть хороший куш.

— Конечно, Дэниел. Мы возьмем с тобой фургон и будем путешествовать по округе, размахивая флагом с надписью: «Дама и юноша демонстрируют высокий класс игры на бильярде. Вы будете поражены. Проверьте их умение и попытайте счастья».

— Цыганский фургон, — уточнил Дэниел. — Анджело станет показывать акробатические номера, а отец своих обученных лошадей. А вы будете стрелять точно в цель. Люди будут съезжаться за сотни миль, чтобы посмотреть на нас.

Эйнсли рассмеялась, но Йен не обратил на них никакого внимания. Когда Эйнсли, наконец, упустила свой удар, Дэниел вынул шары из луз и расставил их для себя. Йен отошел от стола и встал перед Эйнсли.

Взгляд золотистых глаз, который блуждал по ее лицу, прежде чем остановиться на ее левой щеке, был пристальным, как у всех Маккензи, даже если Йен не смотрел ей прямо в глаза.

Свое детство Йен провел в приюте для душевнобольных, но, хотя Эйнсли знала, что он никогда таковым не был, назвать его обыкновенным человеком язык не поворачивался. Его разум проявлялся самым удивительным образом, и у Эйнсли всегда было ощущение, что в нем живет какой-то загадочный человек, который понимает секреты людей, возможно, даже лучше, чем они сами понимают их.

— Жена Кэмерона ненавидела его, — без всяких предисловий сообщил Йен. — Она делала все, чтобы обидеть его. И от этого он стал резким и несчастным.

— Как это ужасно. — Эйнсли затаила дыхание.

— Да, — охотно подтвердил Дэниел, — моя мать была настоящей дрянью. И шлюхой.

Эйнсли следовало бы сделать выговор Дэниелу за то, что он так грубо отзывается о матери, особенно теперь, когда она умерла. «Боже мой, Дэниел, это не может быть правдой». Однако, судя по тому, что Эйнсли слышала о леди Элизабет, Дэниел, вероятно, говорит, чистую правду.

— Я ее никогда не знал, — продолжал мальчишка. — О ней мне только рассказывали. Раньше я дрался в школе, если кто-то мне говорил, что моя мать спала со всеми аристократами в Европе, но в общем, это была правда, поэтому я перестал драться.

Дэниел говорил спокойным, небрежным тоном, и у Эйнсли заныло сердце. Пусть у леди Элизабет была плохая репутация, но сердце разрывается, когда об этом так прямо говорит ее сын.

— Дэниел, мне очень жаль.

— Мать ненавидела отца, — пожал плечами Дэниел, — потому что он не хотел, чтобы она вела себя как уличная девка. Она-то думала, что сможет продолжать все как прежде, понимаете, только с деньгами отца. Плюс у нее была надежда, что она может стать герцогиней, если Харт откажется от титула. Отец пытался держать ее в руках, она злилась и даже пыталась убедить его, что я не его сын, но, как видите, я очень похож на Маккензи.

И с этим трудно было спорить, потому что даже взгляд у Дэниела был таким же острым, как у всех Маккензи.

— Но как она могла? — возмутилась Эйнсли. То, что мать могла использовать ребенка, как пешку в игре со своим мужем, вызвало у нее приступ тошноты. Глупая Элизабет. Ей принадлежала замечательная улыбка Кэмерона, теплый взгляд его темных золотистых глазах, его обжигающие поцелуи, и она ничего не сберегла.

— Я и говорю: она была настоящей дрянью.

Эйнсли не спросила, откуда Дэниелу известно все это.

Впрочем, зачем спрашивать? Ему рассказали. Прислуга, одноклассники, действующие из лучших побуждений друзья, знакомые, намерения которых носили не такой уж благой характер. Она представила страдания маленького мальчика, узнавшего, что его мать, которую он не помнит, вовсе не была тем ангелом, которым должна быть любая мать для своего ребенка. У Эйнсли осталось совсем немного воспоминаний о матери, но она могла представить свои ощущения, если бы ей без конца твердили, каким ужасным человеком она была.