Книга Фарфор - Юрий Каракур

С тех пор тётя Лара сумела выбраться из коммуналки и съехалась с дочкой Таней. Теперь они жили в трёхкомнатной (и обязательно добавлялось: крошечной) квартире в Ясеневе. За этим стояла какая-то с трудом преодолённая сложность, почти авантюра – выписать и прописать свекровь, а потом убедить жить с другим сыном в Московской области. Притом свекровь – резкая, склонная к скандалам женщина, которая один раз сказала такое: «Лариса Фёдоровна, помолчите!» Мы с бабушкой её за это втайне уважали. Дочка тёти Лары Наташа развелась и вышла замуж за швейцарца, переехала в Женеву, оставила взрослую дочь Жанночку в Москве, а из Швейцарии присылала шоколад, брюки, лекарства от давления, фотографии с Женевского озера (мы с Вальтером, осень 1993 г.). Тётя Лара съездила к ним посмотреть на заграницу и осталась на фотографии в сером плаще, в тёмных очках, позади – Женевский фонтан (Женева, 1996). Но потом как-то повздорили с Наташей (им больше двух недель вместе нельзя), и Наташа кричала («Ты снова начинаешь, мама!»), а тётя Лара плакала на кухне с Вальтером, тихо, непонятно, по-русски высказывая свою обиженную любовь. Всё это называется «тошша» – Наташа научила его. Больше тётя Лара не ездила в Женеву, но мучила нас фотографиями: десять на пятнадцать, сто штук, это Жанночка поехала к маме, это они в Цюрихе, это Жанночка в Альпах, она не толстая, у неё просто широкая кость.

– Ох, Галочка, как я рада, что добралась до тебя, – объявляет тётя Лара, когда мы входим в квартиру. Бабушка злая от тяжести сумки (я нёс до дома, а она по лестнице) и уже наслушалась: в автобусе был открыт люк, и оттуда поддувало, и тётя Лара всю дорогу прикрывалась шарфиком, потому что дуло прямо в шею, а у неё и так немеет рука.

– Сейчас будем обедать! – нервно говорит бабушка.

– Ой, Галочка, а дай плечики повесить мой пиджачок.

Шторы, сказала тётя Лара, лучше задвинуть, потому что у тебя, Галочка, окна на южную сторону, а яркий солнечный свет вреден для глаз. И бабушкина квартира опустила веки, помрачнела, тут же сдала тёте Ларе стул – сюда брючки, кресло – сюда кофточки, тумбочку – сюда кремы, мази, капли. Пока тётя Лара раскладывается, я собираю свои вещи, чтобы они не мешались. Потом запираюсь в туалете и долго сижу там, не желая выходить к захватчице тёте Ларе.

– Галочка, я привезла вафельный тортик к столу! – кричит тётя Лара из комнаты. – Но сейчас открывать его не будем. Завтра утром попробуем.

Бабушка выкручивает газ, чтобы побыстрее закипело.

Несколько лет назад у тёти Лары обнаружилась катаракта, которая с тех пор тихо, тупо мутнела. Чтобы беречь глаза, тётя Лара в солнечный день носила тёмные очки, в них она была похожа на гнома-следопыта, особенно если надевала ещё свою кепочку из Женевы. «Следствие ведёт Колобок», – говорила бабушка. В следующем году тёте Ларе должно было исполниться восемьдесят лет, и эти цифры как будто сияли над нею. После выхода на пенсию она и так жила с чувством, что в её возрасте надо бы уже поберечься, старела щепетильно, придирчиво, всё принимала, всем растиралась. А теперь и вовсе села на трон. «Галочка, чай будет?» Между ними было всего семь лет разницы, но получалось так: молодая сестра и старая сестра. Дома о слеповатой старости тёти Лары заботилась дочь Таня, а здесь, в гостях, забота поручалась бабушке. Чтобы не повысилось давление, чтобы не было запора, чтобы невралгия не обострилась! И бабушка, как могла, служила тётилариному долголетию: готовила постное, замачивала чернослив кипятком, мыла посуду, ни в чём не противоречила. На руках, узнала тётя Лара, есть точки здоровья, которые отвечают за разные органы, и нужно по минуте в час массировать беспокоящий орган на руке. Тётя Лара массировала почки, сердце, для профилактики печень. Ела тётя Лара уменьшительно-ласкательно (огурчик, редисочка, яблочко, всё в тёрочку) и до шести вечера, а всё жареное критиковала. Иногда тётя Лара близоруко чистила яичко от скорлупки или яблочко от кожицы – а в остальном отдыхала, чтобы не умереть. Пока бабушка мыла посуду после завтрака (овсянка пригорела и не отставала от дна кастрюльки), тётя Лара тонизировалась вьетнамской «Звёздочкой», после обеда (посуда возрастала: ковшик, половник, суповые тарелки, салатничек, пиалочка) тётя Лара ну полчасика дремала, после ужина (тяжёлая, подавляющая жиром сковородка, прокипятить, потом содой) тётя Лара доставала массажёр – бугристое колёсико на палочке – и катала по шее.

Я пришёл утром, сразу после завтрака, чтобы идти с бабушкой на картошку, и прежде чем войти, подслушивал под дверью. Играло радио, голоса молчали. Я постучал и услышал бабушкины шаги. Пахло рисом, тёти Лары не было видно, я кивком головы и бровями спросил: а где? И бабушка показала на туалет. Тётя Лара, подтверждая, спустила воду в унитазе, а когда вышла, у нас с бабушкой уже были готовы подходящие вежливые лица.

– Галочка, – сказала тётя Лара озабоченно, – наверное, вечером лучше без риса, а с овощами, а то у меня что-то с перистальтикой не очень.

А потом заметила меня и удивилась:

– Юрочка, как ты сегодня рано!

С приездом тёти Лары наша жизнь вставала перед ней, как перед плотиной, и плесневела у низких берегов, но на картошку мы всё равно ходили через день – собирать колорадских жуков. И тётя Лара, в белой блузе, в панамке, ходила с нами.

Картофельное поле было недалеко от дома – пройти до остановки и спуститься через высокую траву. Поселковый совет поделил это поле на участки и за небольшие деньги сдавал жителям, пенсионерам – по льготной цене. Бабушка взяла три сотки, платила взносы и за вскапывание плугом весной. Здесь же сажали наши соседки: Тамара, Лена, Капа, мамины коллеги по институту, учительница немецкого из моей школы, почтальонша Люба, которая приносила бабушке пенсию, толстая такая медсестра брала девять соток, на себя, на мужа и на взрослую дочь, зав детской библиотеки сама там не появлялась, а её муж – всё время гнул спину. А также птичницы, холодильщики, лаборантки, инвалиды всех трёх групп. Недавно попавшие под сокращение окучивали особенно энергично. Только продавщицы, пожалуй, не сажали картошку, в этом чувствовалось косвенное признание: обвешивают. Участки размечались колышками с номером и фамилией: вот 45 Каракур, вот 16 Сёмина, вот 23 Фролова. В основном, там выращивали картошку (из ведра – чудо арифметики – пять мешков), но бабушка делала в центре участка и маленькую весёлую грядочку моркови – сюрприз, неожиданность, морковка шутит из земли попками. Правда, вырастала она тощая, потому что на участках не было воды, а носить – далеко и ноги не те, но бабушка была довольна такой морковью, сушила её на подоконнике. Летом ногой пнёшь, а зимой в пирог загнёшь.

Тётя Лара экскурсионно радуется погоде. «Жарко, конечно, но хороший ветерок», – одобряет она. «Лара, ты вот посиди тут на травке. – И бабушка сажает её в травку – на хозяйственную сумку, чтобы не испачкать брюк. – А то споткнёшься не дай бог о землю и упадёшь». Тётя Лара остаётся в обрамлении цветов цикория, а мы крупными шагами идём по меже, с завистью рассматриваем крепкие чистые кусты, с чувством собственного превосходства осуждаем участок Славки Латышева, у которого жуки уже всё доедают. Около 35 Курушина я спрашиваю:

– Бабушка, а что это такое пери что-то? Тётя Лара говорила, когда вышла из туалета.