Книга Экстр - Дэвид Зинделл

Данло смотрел на нож, направленный острием к сердцу ягненка, а ветер крепчал, и тучи загородили солнце плотной серой стеной. Воздух, отяжелевший от влаги, двигался с моря к берегу. Свист ветра перешел в вой. Ветер трепал водоросли на скале, рвал дождевик Данло, и развевал его длинные волосы, и гнал на землю воды прилива. Волны кипели и бились вокруг Данло. Скоро океан перехлестнет через край скалы и промочит его сапоги. Тогда ему придется либо исполнить приказ Тверди, либо воспротивиться Ей всей силой своей воли.

У тебя была женщина, которую ты любил. Ты думаешь, что она потеряна для тебя, но во вселенной ничто не теряется. Если ты убьешь ягненка и принесешь мне жертву, я верну тебе женщину, которую ты знал как Тамару Десятую Ашторет.

Данло в десятитысячный раз за время, проведенное им на этой скале, посмотрел на нож. И на длинную, пустую кисть своей правой руки. То, как Твердь управляет этим миром, оставалось для него неразрешимой тайной, но еще большей тайной было, как что-то вообще способно управлять чем-то другим. Как может он сам, например, управлять своими пальцами, заставляя их охватывать рукоять ножа? Но на деле этот таинственный акт осуществляется очень просто. Его мускулы, кости и сухожилия сделаны из белков, кальция и прочих вполне материальных элементов. Нет ничего проще, чем управление пятью материальными отростками, приделанными к его ладони. Надо только направить туда мысль и приложить волю. Но ведь и мозг его тоже материален. Его мысли, его память, его мечты и электрохимические серотонино-адреналиновые бури, воспламеняющие его благословенные нейроны, – все это материя. Стоит только вспомнить эту простую вещь о себе самом, и ты увидишь, как материя, словно бесконечная золотая змея, мерцая и свиваясь, заглатывает собственный живот.

Это тест на свободу воли, Данло ей Соли Рингесс. Какова же она, твоя воля?

Данло смотрел на нож, темно отсвечивающий на темных водорослях. Смотрел на его черную рукоять из осколочника, который никогда не рос на Старой Земле. Он смотрел и смотрел, и внезапно весь мир слился для него в одну сплошную черноту. Черные тучи бросали черную тень на чернильно-черное море. Черны были ракушки, прилипшие к скалам, и сами скалы, и плавник, выбрасываемый волнами на берег. Даже его пилотская камелайка была черна. Как космос – и как зрачки его глаз. Этот странный, такой глубокий цвет всегда почему-то притягивал Данло.

В черном есть чистота и глубина страсти, и любовь, и ненависть, и любовь к ненависти. Когда-то Данло давал своей ненависти полную волю. Его друг Хануман ли Тош украл память его любимой. Хануман уничтожил часть ее разума и тем загубил нечто чудесное и благословенное. Данло возненавидел его за это – и в конечном счете именно дикая его ненависть, которую он так любил, прогнала Тамару прочь и лишила Данло любимой. Ненависть так и осталась в нем, но теперь он испытывал к этой самой черной из эмоций один только страх.

Данло смотрел на черную рукоять ножа на черной скале и вспоминал, как возненавидел Ханумана ли Тоша за то, что тот нанес ему рану, которая не заживет никогда. Он скрипнул зубами, сжал кулак и прижал черное пилотское кольцо к ноющему глазу.

Возьми нож, мой израненный воин. Я одинока, и лишь боль всех воинов вселенной напоминает мне, что я не одна.

Данло посмотрел на нож в последний раз. Он смотрел и вдруг стал видеть себя со стороны. Он стоял на скользком камне посреди моря и как будто чего-то ждал. Вид у него, стоящего над ягненком, был крайне беспомощный. Он стоял, сжав кулаки и устремив в одну точку глаза, свои бездонные синечерные, в цвет моря, и, как оно, полные воспоминаний, глаза. А потом он наконец протянул руку за ножом. Он не мог иначе. Он, точно робот из плоти и крови, протянул руку и сомкнул пальцы на рукояти ножа, холодной и липкой, но твердой, как кость. Он взял нож со скалы. Из ненависти к Тверди, столь жестоко искушавшей его, ему хотелось ударить острием в скалу, на которой он стоял, ударить в черноту, прямо в сердце этого мира. Из ненависти к себе за эту ненависть ему хотелось вогнать нож в собственный пульсирующий глаз или в грудь – куда угодно, только не в сердце охваченного ужасом ягненка.

Ягненок смотрел на нож в его руке так, словно знал, что будет дальше. Он смотрел на Данло одним черным глазом, маленький, беспомощный ягненок, обреченный умереть в багровом извержении собственной крови. Эту судьбу ничто не могло отвратить. Ягненок был бы легкой добычей для любого рыщущего по берегу хищника, а если бы ему посчастливилось избежать зубов и когтей, он все равно умер бы голодной смертью без материнского молока. Он умрет так или иначе, и скоро, так почему бы Данло не облегчить ему этот переход быстрым ударом ножа в горло? Это так просто. В своей дикой юности Данло охотился и убивал животных сотнями – такой ли уж это.будет великий грех, если он один-единственный раз нарушит ахимсу и принесет ягненка в жертву? Что значит смерть одного обреченного животного против его собственной жизни, против обещания вернуть Тамару, против долгих лет любви и счастья, против детей, с которыми он будет играть у своего очага? Так ли уж это дурно – убить ради такой жизни?

Ты создан, чтобы убивать, мой тигр, мой прекрасный и опасный воин. Бог создал вселенную, и Бог создал ягнят. А теперь ты должен задать себе один первостепенный вопрос: “Та ли рука, что создала агнца, создала и меня?”[ Перефразированная строка из “Тигра” У. Блейка] Данло посмотрел на нож в своей руке. Видеть – значит быть свободным, подумал он. Видеть то, что я вижу. Вглядываясь в себя, он испытывал странное убеждение, что его воля способна возобладать и над осколочником, и над сталью, над ненавистью, над болью и даже над ним самим. Он вспомнил причину, по которой принял обет ахимсы. В фундаментальном смысле его жизнь и жизнь ягненка – это одно и то же. Данло сознавал единство их душ, и это сознание было для него и проклятием, и благословением. Ягненок блеял, дрожал и смотрел ему в глаза. Убить его было все равно что убить себя, и Данло отчетливо понимал, что такое самоубийство: единственный грех, которого жизнь не допускает. Убить ягненка значило бы отнять у жизни нечто чудесное, более того – причинить ей великую боль и вызвать великий ужас. Этого Данло сделать не мог, хотя его любимая Тамара представлялась ему так ясно, что он едва удерживался от крика, от жалобы на жестокость мира.

Он смотрел на ягненка, чей дикий глаз пылал в белой шерсти, как черный уголь. От радости, что освободился от страшного искушения Тверди, Данло стал смеяться – тихо, угрюмо и дико. Всякий, кто увидел бы, как он смеется и плачет на полузатопленной скале, счел бы его безумцем, но единственными свидетелями этого внезапного взрыва эмоций были чайки, крабы и ягненок. Данло еще долго стоял так, изливая в смехе свою дикую радость и глядя на ягненка. Потом море, подняв столб соленых брызг, перехлестнуло через скалу, залило ему сапоги и лизнуло в живот. От прикосновения ледяной воды у Данло захватило дыхание, и он чуть не упал. Когда волна отхлынула назад, он бросился к ягненку, зажав нож покрепче, чтобы не выскользнул. Взмахнув ножом, он в один миг, момент чистой свободы воли, перерезал стягивающий ягненка шнур. Сделав это, он размахнулся и зашвырнул нож в море.

Тот сразу исчез среди черных волн, а Данло устремил взгляд в черное небо за Соборной скалой, ожидая молнии и грома.