Книга Соловушка НКВД - Юрий Мишаткин

«Как в воду канули, — печалилась Надежда. — А может, запили, что бывает с неравнодушными к спиртному писателями? У меня в гостях не притронулись к мартини и водочке, а у себя наверстали упущенное, сейчас пропивают полученный аванс…»

Писатели объявились, когда Плевицкая махнула на выданные деньги рукой. Первым приехал Лукаш. В свое оправдание ничего не сказал, молча положил папку с рукописью, названной «Дёжкин карагод». Написано было от лица певицы без претензий, очень доверительно. Предисловие сочинил Ремизов, остальное было делом Лукаша, поведавшего за Надежду о Дёжке из курской глубинки, редких в детстве радостях, приобщении к народной песне. Первые главы повествовали о жизни в деревне, семье, далее о первых шагах в искусстве, выступлении в хорах, знакомствах с Шаляпиным, Собиновым, семьей императора, сановниками. Рукопись (ее разбили на два выпуска «Мой путь к песне» и «Мой путь с песней») вскоре стала одним из 1080 русских произведений, опубликованных за полвека в эмиграции.

Надежда Васильевна стала жадно читать, удивляясь и радуясь. Все было удивительно знакомо и в то же время ново. Явилось чувство, подобное тому, когда слушала граммофон с записью своего голоса.

«Будто говорит чужой человек. Видимо, оттого, что смотрю на собственную жизнь со стороны, — поняла певица. — Я при своей малограмотности не написала бы и пары страниц — в одном слове сделала пяток ошибок…»

Щедро расплатившись с писателями (благо их работу и издание финансировал меценат Марк Яковлевич Эйтингон, приходящийся родным братом начальнику Главного разведуправления ОПТУ Н. Я. Эйтингону), Плевицкая передала рукопись в издательство, и вскоре держала в руках пахнущие типографской краской и клеем книжки. Первая открывалась щемящим, ностальгическим предисловием, где автор приглашала читателей в свое Винниково:

Небольшое запущенное озеро в Медонском лесу близ Парижа, излюбленное рыбаками. Они сидят вокруг него с удочками часами, с ангельским терпением ждут улова. Никогда не думала, что буду здесь у озера наблюдать, как французские граждане ловят рыбу, и вспоминать мое дорогое, мое невозвратимое! Вспоминать мое родное село Винниково и наш пруд, обильный всякой рыбой…

Читателей растрогали бесхитростный рассказ о деревенском быте, патриархальной жизни конца минувшего века, десятилетия нового, откровения рассказчицы.

«Придет время, выпущу продолжение, теперь в помощники призову писателей рангом повыше. Поведаю, как ездила с концертами по стране и чужим государствам, о бурных годах двух революций, работе в госпитале, встречах с выдающимися личностями, отъезде в Европу, последнем замужестве». Плевицкая планировала в продолжении мемуаров рассказать о гибели Столыпина от рук террориста, убийстве Распутина (с ним познакомилась в Киеве, провела в обществе Святого старца целый вечер), об аресте в Одессе, пребывании на грани жизни и смерти в лазарете.

3

Очередное донесение Скоблин составлял долго, оно получилось многословным, что осложнило работу шифровальщице.

«Просила быть лаконичным, а размахнулся аж на тысячу слов! В жизни не болтлив, в шифровке же спешит доложить сразу все сведения. Просижу не менее пяти часов…»

Москва требовала предельной сжатости, дабы лоскутки материи с нанесенными на них цифрами были небольшими. Идея взять в союзницу по шифровке Библию принадлежала Плевицкой, Центр это утвердил и с нарочным прислал чуть потрепанный томик, который не привлек бы ничье внимание, в том числе квартирных воров.

Занимаясь тайнописью, «Фермерша» часто хотела сократить текст, но делать это не имела права. Муж всякие советы выслушивал с кислой миной, кивал в знак согласия, а делал по-своему.

Шифровать и расшифровывать поступающие указания, инструкции, приказы было делом кропотливым. Иногда Надежду Васильевну подмывало дополнить сообщение. К примеру, проинформировать о странной смерти Врангеля: по мнению «Фермерши», барону помогли проститься с жизнью, привили скоротечную чахотку, о чем поговаривали в эмиграции. Плевицкая могла порадовать Центр рассказами о ссорах в кругу белоэмигрантов, бесконечных спорах, кому быть новым императором Российской империи.

«Напрасно женщинам отвели в разведке второстепенные роли, тогда как мы куда терпеливее мужчин, прозорливее, обладаем более тонкой интуицией, легче переносим болезни и всякую боль, обладаем цепкой памятью, одним словом, талантливее сильной половины человечества, можем лидировать…»

Она еще раз пробежала составленный мужем текст и решительно вычеркнула несколько слов, отчего шифровка получилась лаконичнее.

«Фермер» Центру:

На ваш запрос о ген. Кутепове сообщаю: генерал от инфантерии, дворянин. Участник трех войн. В Добрармии с начала ее формирования, где прошел путь от командира роты до нач. 1-й пехотной дивизии. Освобождал Новороссийск, где стал губернатором. Командовал армейским корпусом у Врангеля.

Преемник барона в РОВС. В настоящее время РОВС держится на его энергии. Скрытен — никого не посвящает в свои планы. Во всем точен, пунктуален. Живет с женой, сыном-гимназистом. Имеет денщика. Властен, даже деспотичен. Одержим ненавистью к новой России. С его приходом организация стала сильнее, опаснее… Храбр до безрассудства. Обладает сильной волей. Трижды был ранен. Монархист. Его канцелярия на рю де Карма. Бывает на богослужениях в храме на рю Дарю…

Резолюция:

Затребовать у «Фермера» его связи с генералитетом РОВС для вербовки некоторых из них, получения подробных характеристик.

Необходимы обзоры деятельности РОВС за каждый квартал. Нет ли возможности для перехода «Фермера» в их разведку? Верны ли сведения, что ген. Кутепов дальний родственник «Фермера» или «Фермерши»?

Пусть супруги возобновят связи с К., что пригодится в недалеком будущем.

А. Артузов[3]

Запись на полях:

Ген. К. не родственник, был лишь посаженным отцом на их свадьбе.

«Сильверстов» Центру

Направляю прошение ЕЖ-13 в ЦИК о персональной амнистии. Написано симпатическими чернилами «пурген», проявляется аммонием-щелочью. Новый пароль для нового курьера — визитная карточка с оторванным уголком: ЕЖ-13 будет говорить лишь при предъявлении такой карточки…

Заявление

ЦИК СССР

от Николая Владимировича Скоблина

Нахождение в активной борьбе против советской власти показало мне печальную ошибочность моих убеждений.

Осознав эту крупную ошибку и раскаиваясь в своих поступках против трудящихся СССР, прошу о персональной амнистии и даровании мне гражданства СССР.