Книга Северный крест - Валерий Поволяев

Миллер перевёл дыхание, отпил из чашки немного кофе. Он говорил увлечённо, горячо, было видно, что всё это прочно сидит внутри, и если генерал не выговорится, а ещё действеннее — не выплеснет эти мысли на бумагу, досада будет сидеть в нём вечно.

Посол угадал — Миллер собирался писать книгу. Другого способа отцепить от себя болезненный груз прошлого не существовало.

— Разделяю ваши мысли, Евгений Карлович, — медленно, тихо, чеканя каждое слово, произнёс Маклаков.

— Не только люди, но и правительства забыли законы и человеческие, и Божьи, — сказал Миллер, — нет в их действиях ни честности, ни человечности, только безответственность и безнаказанность. Именно безответственность и безнаказанность возведены в принцип управления: управляются люди, народы, государства, а раз это так, то наступает эпоха постоянного кризиса... — Миллер замолчал, вновь отпил немного кофе из чашки, напряжённое лицо его помягчело.

— Что такое постоянный кризис? — поинтересовался Маклаков.

— Кризис доверия. Люди в Европе перестали верить своим правительствам. А раз это так, то целые страны и народы движутся в тупик. Больше всех от этой войны пострадала наша несчастная Родина.

Маклаков промолчал. Для него, опытного дипломата, существовали темы, на которые он не имел права говорить.

— Бог спасёт нашу Родину, — произнёс он дрогнувшим голосом, — не оставит её, отведёт все беды, громы и грозы...

— Богу Богово, а кесарю кесарево. Нам же, простым смертным, вообще уготована третья доля. Ясно одно — с первого августа четырнадцатого года начался новый отсчёт истории. Может быть, это будет самый худший отрезок её во все времена.

— Этого никто не знает, Евгений Карлович, — мягко произнёс посол.

— Никто не знает, это верно, но зато все чувствуют. Жизнь завтрашняя в России будет много хуже нынешней. Власть, которая намерена укорениться в нашей стране, уничтожит всё: веру, собственность, семью, личную свободу, человека превратит в животное, знающее только одно — беспрекословное подчинение вождям. А те и будут стараться. — Миллер с горечью махнул рукой и умолк.

Спустя много лет — уже в тридцатые годы — он напишет книгу, где всё, о чём он говорил с Маклаковым, выплеснет на страницы.

Но это будет позже, а пока он обкатывал, шлифовал свои мысли...

Посол отставил в сторону чашку с кофе.

— Быть животным — это хуже, чем быть рабом, — произнёс он задумчиво, — вы правы.

* * *

Картины из прошлого возникают будто бы из ничего, Миллер вновь прокручивает их в памяти, расстраивается, радуется, озабоченно размышляет, сочувствует сам себе. Может, он напрасно ввязался в это не совсем благое дело — в генерал-губернаторство? Англичане ведут себя, как девочки, в первый раз вышедшие на панель — и боятся всего, и хочется им, и папу с мамой обидеть стесняются, и отломить кусок побольше от общего пирога стараются... Тьфу!

А ведь скоро наступит момент, когда они поспешат на свои корабли и оставят Миллера на этой земле одного. К этому всё идёт.

Ещё вчера Миллер так не считал, а сегодня, увы, эти мысли всё чаще и чаще приходят ему в голову.

Чтобы удержать англичан, нужны успехи на фронте — на Северной Двине и под Котласом, на Онеге и в печорской тайге, на берегах Белого моря и в Мурманске. В Мурманске городом правит странный человек, полуклоун-полуневежда, из бывших кочегаров, боксёр и сочинитель стихов — некий Юрьев, председатель местного совдепа.

Юрьев был экспансивным человеком, по телеграфу обматерил Ленина и Троцкого, бросил им прямо в лицо презрительное: «Изменники!» — но он, этот Юрьев, был против подписания мирного договора с немцами в Бресте, и это его роднило с белыми генералами. Он воевал с красногвардейцами бывшего наркома Токоя[14] и белогвардейцами барона Маннергейма[15], прекрасно уживался с англичанами и французами[16], а с американцами враждовал — в общем, был Юрьев этакой «вещью в себе», птичкой, которой неплохо было бы засунуть голову под мышку, под крылышко...

Но все попытки контрразведчиков сделать это пока ни к чему не привели: Юрьев обладал повышенным ощущением опасности и всегда исчезал раньше, прежде чем на него успевали набросить сети контрразведчики. Оставалось только надеяться, что матершинник Юрьев где-нибудь даст маху и его прихлопнут свои же.

Впрочем, Миллер никогда не одобрял методы ликвидации, используемые контрразведкой. Марушевский укоризненно поглядывал на него:

— Вы смотрите только, какая контрразведка у англичан, Евгений Карлович... А у французов? Они знают не только то, что делается в городе, знают, чем дышит треска в Белом море. А уж по части придать кому-нибудь ускорение, чтобы этот кто-либо как можно быстрее лёг под мраморную плиту, — им вообще нет равных. Так что вы не сдерживайте контрразведку, пусть она по-настоящему займётся Юрьевым.

Миллер старался отделаться какой-нибудь незначительной фразой либо просто бормотал под нос:

— Да-да... Да-да...

В такие минуты он бывал недоволен и собою, и Марушевским, и любым другим человеком, который неожиданно попадался ему на глаза, однако всякое недовольство он умел запирать в себе, не высказывать его.

Появился в Архангельске и местный демагог — некто Скоморохов[17], председатель земской губернской управы. Болтун и бездельник и при этом волевой, энергичный, правда вся энергия его была направлена только на то, чтобы захватить власть, а там хоть трава не расти. Скоморохов очень рвался в правительство, так рвался, так упирался ногами в пол, чтобы протиснуться в узкую щель, что у него даже галстук на шее сам развязывался.