Книга Аскольдова могила - Михаил Загоскин

— В самом деле, ребята, — подхватил Стемид, — не невольте его, он что-то прихварывает.

— Да ведь мы его выбрали, — сказал Простен.

— Так что ж, — продолжал Стемид, — разве нельзя выбрать другого? Ну вот Фрелаф, чем не Услад? И дородством, и красотой, и удальством — всем взял.

— Прошу помиловать, — сказал Фрелаф, — я не русин и ваших поверьев не знаю.

— Да чего лучше, — прервал Остромир, — выберем, товарищи, нашего хозяина.

— В самом деле, — раздалось несколько голосов, — выберем Простена!

— Эх, братцы, — сказал хозяин, — есть помоложе меня.

— Нет, нет, — зашумели все гости, из которых многие давно уже проголодались, — выбираем тебя! Ну-ка, ребята, подымайте кубки!.. В честь нашего Услада! Да здравствует!

— Ин быть по-вашему! — сказал хозяин, занимая почетную скамью.

Всеслав сел подле него, а Стемид против Фрелафа. Это соседство вовсе не нравилось варягу: он поглядывал с беспокойством кругом себя; но все места были заняты, и Фрелаф должен был поневоле остаться там, где сидел прежде.

Когда пирующие опорожнили несколько деревянных чаш с яствами и крепкий мед поразрумянил их лица, то молчаливая их трапеза превратилась в шумную беседу. Один рассказывал про свое удальство соседям, которые его не слушали; другой хвастался конем; третий уверял, что он в последнюю войну душил ятвягов и радимичей, как мух; четвертый кричал, что его меч заржавел в ножнах и что пора Владимиру прогуляться в Византию. Несколько уже раз Фрелаф раскрывал свои красноречивые уста, чтоб порассказать, как он нанизывал на копье по десятку печенегов; но всякий раз насмешливая улыбка Стемида обдавала его холодом, и многоглаголивый язык несчастного варяга прилипал к гортани. Вот уже вечерняя заря потухла, и во всех углах терема запылали яркие светочи; прошло несколько часов в пировании и веселых разговорах, а Фрелафу не удалось ни разу вымолвить словечка ни о своем удальстве, ни о доблести своих знаменитых предков. Стемид не спускал с него глаз, и конец проклятого веретена, как голова ядовитого змея, поминутно выглядывал из-под его кафтана. С горя он принимался за кубок и подливал в него беспрестанно нового меду. Вот наконец варяг начал поглядывать смелее, стал чаще разглаживать и закручивать свои рыжие усы и вдруг, опорожнив одним духом целую стопу меда, закричал громким голосом:

— Ах вы молодцы, молодцы, видно, удальство-то вам в диковинку! Эк вы расхвастались!.. Да полно, брат Якун, рассказывать, как ты один управился с двадцатью ятвягами: ведь ты варяг, так тебе и похваляться-то этим стыдно. Я сам их за один прием по сотне душил, да ни слова об этом не говорю. А ты что, Остромир, все толкуешь о медведе? Удалось тебе как-то пропороть его рогатиной да пришибить кистенем. Это диво! Я не говорю о себе, а мой прадед Ингелот схватился однажды с медведем-то бороться…

— И одолел? — спросил Простен.

— Вот диковинка! Одолел, ничего: я это знаю по себе.

— Так что ж он сделал?

— Что сделал?.. С живого шкуру снял.

— И медведь не пикнул?

— Ну вот уж и не пикнул! Вестимо ревел, да не отревелся.

— Полно, брат Фрелаф, потешаться над нами, — сказал Остромир.

— Что ж ты думаешь, я лгу? — продолжал варяг. — Да у меня и теперь еще шкура-то цела; она вместе с мечом досталась мне от прадеда по наследству. А знаете ли вы, ребята, что это был за меч такой? И теперь еще на моей родине есть поговорка: «Не бойся ни моря бурного, ни грома небесного, а меча Ингелотова». Бывало, хотя два закаленные шелома надень, как хвачу по маковке, так до самого пояса, а на мече, поверите ли, братцы, ни зазубринки!

— Не знаю, как другие, а я верю, — прервал Стемид. — И не такие мечи бывают. Хотите ли, товарищи, — промолвил он, опустив за пазуху свою правую руку, — я вам покажу такой диковинный меч, какого сродясь вы не видывали!

— Покажи, покажи! — закричали его соседи.

— А ты что, Фрелаф, — продолжал Стемид, — иль не хочешь полюбоваться моим мечом-самосеком? То-то же, видно, боишься, что он почище будет того, которым твой прадед Ингелот сдирал шкуры с живых медведей! Ну что, брат, показывать или нет?

— Что ж ты молчишь, Фрелаф? — спросил Простен. — Что с тобой сделалось? Уж не подавился ли ты?.. Смотрите-ка, братцы, как он глаза выпучил!

— Ничего, пройдет! — подхватил Стемид, посмотрев с насмешливою улыбкою на варяга, который бросал на него попеременно то гневные, то умоляющие взгляды. — Однако ж, братцы, — продолжал он, — прежде чем я покажу эту диковинку, мне должно вам рассказать, как она попалась мне в руки…

— Слушай, Стемид, — вскричал доведенный до отчаяния варяг, — я терпелив, но если ты в самом деле думаешь издеваться надо мной!..

— Эге, — прервал стремянный, — уж не хочешь ли ты запугать меня? Так слушайте же, братцы: вчера поздно вечером…

— Вынимай свой меч! — заревел Фрелаф, заикаясь от бешенства.

— Изволь! — сказал Стемид, выхватив из-за пазухи длинное расписное веретено.

Общий хохот загремел вдоль всего стола.

— Давайте поле молодцам! — закричал Остромир. — Да, чур, драться не на живот, а на смерть.

— Эх, брат Фрелаф, — промолвил с громким смехом Якун, — проколет он тебя: эх, надень свою броню булатную!

— Оставь его, Стемид! — сказал вполголоса Всеслав. — Разве не видишь, что он хмелен?

— Что ты, братец! Теперь-то с ним и подраться: в другое время его ничем не подзадоришь. Ну что ж ты, могучий богатырь, выходи!

— Выходи, Фрелаф! — закричали все гости.

Но бедный варяг не в силах был пошевелиться: тот же крепкий мед, от которого он чувствовал в себе необычайную отвагу, подкосил ему ноги; он приподнялся со скамьи, закачался, ударился об стену затылком и сел опять на прежнее место.

— Ты не стоишь, молокосос, — сказал он, принимаясь за кубок, — чтоб я марал о тебя мой булатный меч. Говори, говори! — продолжал он, вылив большую часть меда на свои огромные усы. — Болтай, мальчишка! Забавляй честную беседу!.. Да полно, брат, двоиться-то! Знаем мы эти штуки! Ведь ты кудесник, гусляр, скоморох!

— А что, в самом деле, — прервал Стемид, — не мешало бы нам залучить сюда какого-нибудь гусляра; здесь некому нас и позабавить: храбрый-то Фрелаф скоро языком не пошевелит, а из нас никто и песенки спеть порядком не умеет. Э, постой-ка!

В эту минуту на улице запел кто-то звучным и приятным голосом:

Как у студенова у ключика гремучева, Под разметистым кустом ракитовым, Добрый молодец коня поил!

— Так точно, это он! — вскричал Стемид, выбегая вон из терема. — Погодите, товарищи, будет и нам потеха!

— В кого еще он там воззрился? — пробормотал Фрелаф. — Мальчишка! На кифарах[62] бы ему играть, а не с мечом ходить, проклятому зубоскалу!..