Книга Врачебная ошибка - Мария Воронова

– Знаешь что, дорогая, мне кажется, у тебя паранойя началась. Да, я, конечно, дурак такой, что не могу изменить без того, чтобы по уши измазаться в помаде, провонять парфюмерией и набить свои карманы чужими трусами. Без этого прямо вот никуда. Поэтому я заранее тренирую жену на учебных материалах…

– Да, Слава! Ты приучаешь жену-калеку знать свое место. Родить не можешь, дать толком не можешь, так сиди и не чирикай, иначе живо вылетишь!

Зиганшин почувствовал, что сходит с ума.

– Давай срочно заткнемся оба и ляжем, – сказал он, уже ничего не желая.

– Срочно? Откуда вдруг такой пыл?

– Ну я мужик вообще-то!

– Да? А что ж ты меня столько времени не трогал? Или в отпуск отправлял свое мужское естество?

Зиганшин только руками развел. Какой смысл напоминать Фриде, как тяжело она была больна?

– Два месяца без Фриды обходился, но стоило отвезти в аэропорт какую-то кобылу, сразу разобрало!

– Вообще-то не сразу, – буркнул Зиганшин, – я ее три дня назад возил.

– А почему сразу не рассказал?

– Не придал значения.

– Ясно.

Он сильно потер лоб:

– Слушай, Фрида, у меня такое чувство, будто нас заколдовали. Несем какой-то бред…

Жена молча вышла в ванную. Зиганшин посидел немного и поплелся вслед за ней, сам удивляясь, с каким усилием ему дается каждое движение.

Дверь была не заперта, и он вошел. Фрида стояла перед зеркалом и расчесывала косу, сосредоточенно глядя в свое отражение.

Зиганшин встал рядом с нею и невольно заметил, сколько волос остается на щетке. Прекрасная рыжая грива, в которую он так любил зарыться лицом, посеклась, поредела, исчез легкий золотистый ореол вокруг Фридиного лба. И лицо изменилось не только от худобы. Глаза потускнели, возле губ залегли глубокие скорбные складки… Зиганшин вдруг с пронзительной ясностью понял, что рядом с ним чужая, посторонняя женщина. Та Фрида, которую он любил, куда-то исчезла, а может, и вовсе существовала только в его воображении.

Когда пришла беда, он не смог опереться на жену, да что там, ему не позволено просто быть самим собой рядом с нею. Ему запрещено негодовать и требовать возмездия, Фриде важнее быть всепрощающей матерью Терезой для своих коллег, чем понять, как необходима справедливость ее родному мужу. У него умер ребенок и никогда не будет детей, он с ума чуть не сошел, пока жена балансировала между жизнью и смертью, но кого волнуют его чувства? Даже в самых простых радостях ему отказывают, не уступают…

Но ничего не поделаешь, придется терпеть.

Фрида положила щетку возле раковины:

– Извини, Слава, я действительно ахинею какую-то тебе наговорила.

– Ничего, зайчик, это я виноват.

Она вернулась в комнату, включила маленький электрочайник и открыла холодильник:

– Хочешь чего-нибудь?

Зиганшин покачал головой.

– Прости, – повторила Фрида, – но этот свитер совершенно меня убил.

– Я выброшу его.

Наверное, Фрида ждала, что он снова позовет ее в постель, и Зиганшин понимал, что это необходимо сделать, но сидел, как истукан, и молча пил кислый растворимый кофе из казенной чашки и чувствовал себя как Алиса в Зазеркалье: чем больше старался сблизиться с женой, тем быстрее росла между ними непонятная, но непреодолимая преграда.

Фрида натянуто улыбнулась и неестественно бодрым голосом сказала, что сейчас не лучший момент ложиться в постель после долгого перерыва. Они оба еще не остыли после ссоры, и лучше, если Слава поедет домой, а в следующие выходные они уж свое возьмут.

Это было, конечно, ни черта не лучше, но Зиганшин не стал спорить. Отставил чашку и поднялся. Надо выдвигаться, если он не хочет заявиться среди ночи и напугать детей.

Прощаясь, Мстислав обнял жену с надеждой: хоть какой-то знак, одно движение, и все могло еще вернуться и случиться. Но Фрида была как ледышка в его руках – холодная и безучастная.

Она проводила его до лифта. Тот долго не ехал, и Зиганшин до последней секунды ждал, что она передумает и попросит его остаться. Но Фрида молчала и на прощание даже не поцеловала его в губы, а обняла как мать или сестра.

Проходя мимо опустевшей детской площадки, Зиганшин притормозил. Подошел к статуе черепахи с длинной вытянутой шеей и большими грустными глазами, провел рукой по шершавым шашечкам каменного панциря. Никогда ему больше не придется вернуться в этот мир, ни с детьми, ни с внуками. Никого не придется страховать, когда он полезет на слона, и раскачивать на качелях тоже никого не придется, и никто не прибежит к нему в слезах, потому что только что прочитал про смерть Гавроша. Ничего не будет.

Только чужая женщина со скорбным ртом и пустыми глазами останется рядом.

Зиганшин пожалел, что не курит.

Вдруг он почувствовал, что замерз. Уходя от Фриды, он надел только куртку, а несчастный свитер понес в руке, чтобы выбросить в ближайшую урну.

«Да пофиг! – Зиганшин быстро натянул свитер, и сразу стало теплее. – Сколько можно вешать на меня все косяки! Духами провонял, питание не то принес, перитонит проворонил… Исчадие ада прямо, а не муж! За каждый чих меня наказывает, а суку, которая реально во всем виновата, почему-то прощает! Действительно, подумаешь, убила ребенка, ерунда какая… Она ж не со зла! Простим чужую бабу, у нас же муж есть, на котором можно все выместить. И сейчас я по замыслу Фриды должен ехать домой и терзаться, как все могло бы быть хорошо, если бы не этот сраный свитер. А я не стану. Надоело. Если бы то, если бы это… Давно все ясно – если бы не халатность врачихи, мы сейчас были бы счастливы, и надо донести до Фриды эту мысль, чтобы наконец увидела истинного виновника и перестала отыгрываться на собственном муже!»

Следующая неделя оказалась богата на работу, и Зиганшину не удавалось вырваться к Фриде в санаторий, зато они много общались по скайпу, вели злые и напряженные разговоры. Он настаивал, что нужно подать в суд и обратиться в прокуратуру, и угрожал, что сам напишет во все инстанции без согласия жены. Он пытался объяснить, что возмездие необходимо ему для душевного равновесия, а в конечном счете это нужно им обоим, но Фрида даже не пыталась его понять. На все увещевания отвечала только, что, если Славе непонятны такие простые вещи, как прощение, пусть удовлетворится практическими соображениями, что никакое, даже самое суровое наказание доктора не способно изменить хоть что-нибудь в их собственной жизни.

– Если даже всех врачей расстреляют, а больницу сожгут, я все равно останусь калекой, – грустно улыбнулась она.

– А мои потребности, значит, по фигу? – вспылил Зиганшин.

– Жажда мести – это плохая потребность.

– Ну что делать! Знаешь, не только я должен принимать тебя такой, какая ты есть, но и ты тоже.