Книга Беллинсгаузен - Евгений Федоровский

8

На корабле отчётливей, чем где бы то ни было, видна зависимость всех от каждого и каждого от всех. Воспитатели в Морском корпусе примечали, кто с кем дружбу водит, как эта дружба влияет на обучение и дисциплину. Отметили они и неразлучный квартет, куда входили Лука Богданович, братья Пётр и Александр Дурасовы, Фабиан Беллинсгаузен. Их старались отряжать в одни наряды, поручали одну и ту же работу, и даже наказывали всех скопом.

В 1791 году на место Фёдорова в Корпусе заступил Пётр Кондратьевич Карцев — бесстрашный воин при Гогланде, Эланде, Чесме, человек по натуре отзывчивый, тем не менее в вопросах воспитания «имевший не лучшие понятия», как и его предшественник. Однако он захотел овладеть педагогикой и стал в конце концов добрым учителем. Он сразу заметил общий непорядок в жизни Морского корпуса: жёсткость среди воспитанников, гардемаринскую спесь по отношению к младшим и одну для всех беду — чесотку. И со всей решимостью и храбростью начал наводить порядок. Перво-наперво учинил авральный ремонт помещений, истребил в казармах клопов, вшей и крыс, потребовал строгого соблюдения личной гигиены, чистоты нательного и постельного белья. Суровой метлой прошёлся по обленившемуся преподавательскому составу. Искоренил непорядок, когда корпусные офицеры дежурили по неделям, и воспитанники их видели только во время обеда и в классах. Педагогическая заботливость некоторых из них выражалась лишь в розгах, к чему мог прибегнуть всякий офицер по своему усмотрению. Теперь это право перешло только к ротным командирам, да и то если проступок действительно стоил наказания. Многих он изгнал из Корпуса, оставил только безукоризненных труженников, «обрёкших себя на неустанное воспитание вверенных им детей».

Штаб-офицер роты попечительствовал всему хозяйству роты, опираясь на лейтенантов — блюстителей нравственного порядка. У каждого в заведении была камора от двадцати до тридцати человек, дежурные наблюдатели за порядком в классах и зале.

Вне занятий и в праздники дозволялось играть во всевозможные игры. Зимой делали ледяные катки для катания на коньках, летом играли в мяч, лапту, «разбойники», «солдаты»...

Случалось, Карцев выходил во двор, любовался шалостями кадет поощрял раскатистым басом: «Ого-го, громовые детки, хорошо!»

Его любили, не боялись, не давали прозвищ.

В марте 1795 года Фабиана Беллинсгаузена вместе со всей ротой перевели в гардемарины. Сбылась кадетская мечта, резко изменившая суровую мальчишескую жизнь. Отрок становился юношей. К гардемаринам и отношение учителей и наставников было куда мягче и вежливей, чем к кадетам. Научные предметы здесь изучались более углублённо и основательно. Вводились астрономия, геодезия, гидрография, навигация, основы кораблевождения.

Здесь и Курганов витийствовал по-особенному вдохновенно, чувствуя, что ученики уже достаточно поднаторели в науках и не надо упрощать предметы до идиотизма, чтоб доходило до самых дремучих.

— На математике зиждятся все науки, ею и Вселенная движется. Помыслите, много ли успели бы цивилизованные народы в искусствах, ремёслах, мореплавании, не будь великих открытий Коперниковых да Невтоновых?! И разве славные мореходы, подобные Магеллану да Куку либо Берингу нашему, способны были бы совершить дальние свои вояжи без знания астрономии и навигацкой науки?

Летом гардемарин отправляли на практику. Об устройстве корабля они узнавали подошвами башмаков, мозолями на ладонях, синяками на руках, ногах и спине. Собственно мачтою называлось самое нижнее, высокое, прямо стоящее на дне корабля дерево. Среднее, потоньше, именовалось стеньгою. Верхнее, на неё поставленное, — брам-стеньгою. Каждое крепилось пеньковыми просмолёнными канатами к бортам. Канаты перехватывались тонкими верёвками — вантами. Образовывалась как бы сеть, по которой матросы взбегали к реям и распускали или скатывали паруса. По вантам можно было добраться до вершины — марса, деревянного решетчатого круга, опоясанного вантами. Отсюда, с самой большой высоты, мореплаватели, увидев полоску незнакомого берега, долгожданным криком «Земля!» оповещали своих товарищей об открытии новых материков. Отсюда гардемарин, впервые попавший в плавание, как бы с высоты птичьего полёта видел Кронштадт, его каналы, форты, крепостные валы, здание родного Корпуса, стоящие на рейде и в гавани корабли.

Корпусные офицеры распределяли будущих мореплавателей по вахтам, и на положении, равном со служилыми матросами, гардемарины бросались на мачты, отдавали паруса во власть ветра, учились распознавать и выполнять команды, делать всё, что требовала матросская служба. Сначала они работали с нижними большими парусами — ундер-дейлями, затем со средними — марселями, а потом и с самыми верхними — брамселями и бом-брамселями, на головокружительной высоте стоя на раскачивающихся канатах — пертах, подвязанных под реями. Такое, понятно, давалось не сразу и требовало немало проворства и мужества.

А в свободное от вахт время собирались на каждодневные занятия, делали математические вычисления, подменяли штурманов, упражнялись в иностранных языках, в своих шканечных журналах описывали всё происходящее в днях, часах и минутах. Некоторые гардемарины, преуспевавшие в других заданиях, занимались описанием берегов, съёмкой местности, мимо которой проходили корабли.

По многу раз за плавание проводились учения: парусные, пушечные, абордажные. Гардемарины вместе с матросами, надсаживали грудь, ворочали тяжёлые орудия, шли на абордаж, яростно рубились приёмами рукопашного боя.

«Однокампанейцем», или «ратником» — так называли гардемарин в первом плавании, — Фабиан Беллинсгаузен выполнял самую простую матросскую работу: драил палубу и металлические части, откачивал воду из трюмов, помогал при парусных манёврах, учился лазать по реям. Не отставали от него и друзья. Вообще, к слову сказать, и Беллинсгаузен, и Дурасовы, и Богданович любили лихость, вкус к риску, что куёт натуру бравую, спартанскую. Быстрота без торопливости, находчивость без опрометчивости, обдуманность решений и твёрдость исполнения — таковы их правила. Они носились по фальшборту, вниз головою скользили по тросам, сигали с мачты на мачту, будто макаки. Такие проделки «барчуков» удивляли даже бывалых матросов.

По прилежанию, способностям гардемарины разделялись на «теористов» и «астрономистов». Первым приходился высший анализ, астрономия, теоретическая механика и теория кораблестроения. Вторым — только навигация и необходимые для кораблевождения сведения по морской астрономии. Лучшие из «теористов» носили в среде воспитанников почётный титул «зейман» (от немецкого «зееман») — морской человек. Из них-то и вышли знаменитые адмиралы, капитаны, кругосветные плаватели и хорошие гидрографы. Из «астрономистов» же получились заурядные служивые, а иногда, смотря по характеру и способностям, получались не только хорошие, но отличные практические моряки. Несмотря на книжную, учебную малоуспешность, практические навыки делали из юноши дельного практика-специалиста или полезного общественного деятеля.

«Зейманом» назвали Фабиана, когда он стал «двухкампанейцем». Он уже точно определял широту и долготу, следил за курсом, вычислял скорость корабля, измерял быстроту течения, иногда деликатно поправлял вахтенных мичманов.