Книга Эпоха Михаила Федоровича Романова - Дмитрий Иловайский

Данный выпуск, посвященный эпохе первого царя из дома Романовых, не богат крупными или драматическими событиями. То была эпоха сравнительного затишья, наступившего после разрушительных бурь Смутного времени, эпоха постепенного восстановления и укрепления государственного и общественного порядка вместе с дальнейшим развитием московской централизации. Собственно, одно только событие нарушает ее относительное однообразие и бесцветность — это смоленская эпопея, любопытная в политическом и культурном отношении и важная по своим последствиям. Поэтому мы отводим ей в книге видное место, причем даем несколько иное освещение, на основании новоизданных материалов и детального изучения фактов. Самая эта польская война, несмотря на свой неудачный исход, имела для Михаила Феодоровича благоприятное значение: после нее прекратились притязания его соперника Владислава, и с внешней стороны Поляновский договор окончательно утвердил династию Романовых на московском престоле. По отношению к Западной России настоящий выпуск дает обзор главных исторических явлений первой половины XVII века; причем, основывая историю малороссийского казачества главным образом на документальных свидетельствах, автор, как и в предыдущей эпохе, приходит отчасти к иным выводам, сравнительно с господствовавшими доселе.

Что касается обзора внутренних отношений, общественных, культурных и бытовых, его изложение за XVII столетие предполагается в конце московско-царского периода, т. е. перед Петровскою реформою, — если только в мои годы можно вообще предъявлять планы своих будущих работ.

Следящие за моим трудом, вероятно, уже заметили, что почти с каждым его выпуском расширяются объем и значение примечаний. Многое, что не нашло себе места в тексте, что служит для него объяснением или дает к нему подробности (например, биографические), отнесено в примечания. Таким образом, кроме обычного обзора источников и пособий или литературы предмета, примечания нередко являются дополнением к тексту, а иногда заключают в себе некоторые изыскания или детальное рассмотрение какого-либо вопроса. Иногда замечание или вывод, почему-либо упущенный в тексте, приводится в соответствующем примечании. (Наприм., о восстановлении царского самодержавия курсив в 19 примеч.). В другой раз сочинение, которым автор не успел воспользоваться в тексте, обсуждается в примечании (напр. польская книга Яблоновского об Украине в 26 примеч.).

Медленно подвигается вперед общая русская история в моей обработке: в течение слишком 20 лет издано мною не более 4 томов (если не считать тома предварительных «Разысканий»), и она доведена только до эпохи Алексея Михайловича. Помимо субъективных причин, тут действуют и разные другие условия, не зависимые от автора. Главным из них является все более и более усложняющаяся задача русского историка, и не столько со стороны предъявляемых к нему научных требований, сколько со стороны быстро и обильно накопляющегося материала, по преимуществу сырого. Я уже имел случай печатно высказать свое мнение, что обработка общей русской истории, хотя бы в данных приблизительно размерах, начинает уже превышать единичные силы и средства и что дальнейшим ее фазисом, по всей вероятности, представится обработка коллективная.

Заговорив о своем труде, не пройду молчанием и того обстоятельства, что он доселе не только находил мало сочувствия в большинстве органов периодической печати, но и встречал с их стороны или полное равнодушие, т. е. игнорирование, или прямую неприязнь. Помимо недостатков самого труда, помимо жаркой полемики, возбужденной моими «Разысканиями», несомненно существуют и другие причины сей неприязни, — причины, коренящиеся в современных общественных течениях, в политическом и национальном антагонизме. До чего доходит этот антагонизм, обостренный личными мотивами и не разбирающий средств, показывает следующий факт: некоторые органы печати принялись трактовать мою «Историю России» не как работу самостоятельную, а как бы простую компиляцию, составленную по Карамзину и Соловьеву[1].

Если судить по предыдущим опытам, то и настоящему выпуску едва ли посчастливится вызвать серьезную историческую критику; зато все мелкие его недочеты и недосмотры, даже и корректурные, по всей вероятности, найдут себе усердных искателей, и даже среди профессоров русской истории, так что с этой последней стороны могу считать себя обеспеченным.

При помянутых равнодушии и неприязни периодической печати (которая в наше время создает книгам контингент читателей), я уже и не рассчитываю на массу публики, а имею в виду небольшой крут нелицемерных любителей русской историографии и людей, желающих пополнить свои научно-исторические сведения.

Эти замечания автор считает нелишними, собственно, для будущего, более беспристрастного поколения, дабы оно знало, при каких обстоятельствах и при каких общественных течениях приходилось ему трудиться и что могло или поддержать, или ослабить ту степень одушевления, без которой подобный труд почти немыслим. Прибавлю только одно: источником необходимого одушевления автору служила горячая преданность русскому народу и его истории — преданность, способная противостоять и более неблагоприятным условиям.