Книга После Путина - Константин Долгов

Но, как уже говорилось выше, прагматизм — это тоже идеология. Если, конечно, он не вульгарный. Однако Путин не является «прагматиком» ни в вульгарном, ни в более точном, идеологическом смысле. Будь он вульгарным прагматиком, то продолжил бы линию тотальной деидеологизации, и тогда в сегодняшней России либо полностью отсутствовали бы идеологические дискуссии (а у граждан — идеологические предпочтения), либо, что гораздо вероятнее, был бы другой президент. Да, надо помнить, что макропроцессы и тенденции не так уж сильно зависят от личного выбора конкретного политика, пусть даже такого масштаба, как президент России: в этом смысле заслуга Путина в том, что он осознаёт и требования времени, и объективные обстоятельства, и, что самое главное, запросы собственного народа. Именно поэтому он — не вульгарный прагматик, иначе сосредоточился бы на получении личной выгоды для себя или на самом простом варианте получения выгоды для России за счёт безоговорочного встраивания в мировой порядок и полной лояльности западной цивилизации. Другое дело, допустил бы сам Запад подобное встраивание — нет, конечно; и выгода была бы так себе, вроде «плюшек» туземцам. Но не останавливает же всё это бывшие соцстраны и советские республики, ползающие перед США на коленках? Не останавливало всё это и Ельцина, который в этом плане был вполне прагматичен. А Путина останавливает — значит, он точно не вульгарный прагматик.

Не прагматик он и в строгом философско-идеологическом смысле. Ведь прагматизм — это не что иное, как упрощённый, выхолощенный марксизм, от которого оставили только «практика — единственный критерий истины», и саму практику при этом примитивно свели к вещественной, ощутимой пользе. Для прагматика всё, что не имеет очевидного и скорого практического эффекта (той самой простой пользы), не представляет интереса. И президент-прагматик не будет заниматься ничем подобным. А теперь подумайте: много ли, например, прямого практического эффекта, пользы от фундаментальной науки? Даже физика и химия в фундаментальных отраслях дают практический эффект лет через 25–30. А практический эффект философии или истории — это, простите, что? Теперь скажите: можете ли вы представить Путина, который на совещании с правительством говорит министру образования: так, давайте-ка закрывайте исторические и философские факультеты, а вместо них откройте биткойн-фермы, будем майнинг развивать, пока он прибыль приносит. Представили? Вот и я не могу. А вот Ельцина в такой роли или какую-нибудь там Грибаускайте, а то и вовсе Порошенко, прости господи, очень даже могу. Или другой пример: попытайтесь ответить, какую-такую практическую пользу приносят сохранение памяти о Великой Отечественной войне или использование музыки советского гимна в Гимне России? Ничего у вас не выйдет, потому что всё это приносит только ворох международных проблем и осложняет отношения с разнообразными нашими «партнёрами», начиная с Украины и заканчивая США. Понимаете теперь, почему Путин — не прагматик? Правильно: потому что «прагматик» — слово если и не ругательное, то уж точно не хвалебное; оно обличает в человеке узость мышления, неспособность понимать перспективу и выходить за рамки насущных интересов.

Всё это уж точно не о Путине. Я допускаю, что в Путине можно было подозревать прагматика в начале его президентской деятельности. Тогда легко было перепутать реализм, о котором я писал в предыдущих главах, умение реагировать на наиболее острые обстоятельства с прагматизмом. Недаром тогда и образ Путину создавали прагматически-технократический. Но дальнейшее его развитие, его эволюция показали, что технократизм Путину чужд абсолютно: слишком много внимания он уделяет культуре, традициям, нравственности; а для прагматика он слишком серьёзно относится к идеологии. Технократом Путин не является ещё и потому, что технократ — это всегда клерк при управляющей системе, роль которой выполняют либо суперкомпьютеры, либо экспертные правящие группы. Путин же не клерк, а скорее эксперт среди экспертов, хоть и не педалирует это в своём имидже. А от мнимого прагматизма Путин отошёл, когда показал, что не намерен отмахиваться от прошлого; когда должностная и политическая эволюция привела его к Мюнхенской речи; когда, наконец, он назвал распад СССР главной геополитической катастрофой современности. Вот тогда он окончательно зафиксировал своё отличие от деидеологизаторов и полностью вышел из-под зонтика мнимого прагматизма.

Обратите внимание: вместе с этой идейной эволюцией Путина росла и его народная поддержка. Я не сомневаюсь, что мы наблюдали тот самый феномен, когда профессиональная идеология входит в созвучие, в гармонию с идеологией «живой». Советские люди, на время — в течение девяностых — утратившие свой идеологической голос и слух, восстановились к нулевым; они осмыслили свой постсоветский опыт, взглянули иными глазами на опыт советский, прислушались к себе и обнаружили (многие с удивлением), что в отсутствие «обязаловки» советские идеологемы не просто не вызывают у них раздражения, наоборот: они близки и понятны, они свои! И это «прозрение» полностью отвечало идейной и идеологической эволюции Путина. Вы помните, как в Штатах и в Евросоюзе отреагировали на его Мюнхенскую речь? Усмотрели в ней возобновление холодной войны! Хотя для этого не было никаких фактических оснований: содержательно Путин просто констатировал объективные факты международной политики Запада, и всё. Но дух речи, её общую идейную направленность и американцы, и европейцы прекрасно уловили. И в этом смысле они оказались правы: для них малейший поворот российского президента к советской идеологии, к советским оценкам международной роли НАТО, международным аппетитам США, номинальной и реальной роли ООН, для них, для Запада, это именно холодная война.

Путин не воспринял ту часть советской идеологии, которая опиралась на идейный марксизм, на коммунистические и социалистические убеждения и ориентиры. Его профессиональная идеология — отнюдь не левая: максимум, что в ней можно обнаружить, это социал-демократические элементы скандинавско-немецкого образца. В очередной раз подчеркну: с моей точки зрения такой выбор — ошибка. Но в то же время Путин недвусмысленно продлил советскую историю в российской и продолжил ту идеологическую линию, которая ставила СССР, а сегодня ставит Россию на особое место, определяет её путь как свой путь, несводимый к западным догмам и ориентирам. И в этом его идеология совпала с естественной, «живой» идеологией значительной части российского народа, большинства российских граждан. Это был тот идеологический запрос, на который не мог не ответить чуткий к идеологии политик, — и Путин на него ответил. Он не выбрал тщательно навязываемый ему вариант истерически-клерикальной идеологии, маскирующейся под государственное православие, и не стал примерять соответствующее одеяние мессии — хотя подсовывали, подсовывают и поныне. Он, если вы присматривались и прислушивались, никогда не предлагает никого вести за собой, как пристало мессии и харизматику. Никогда не предлагает никого спасать. Он даже не указывает путь — он руководит поисками этого пути и предлагает вместе над этим думать, рассуждать и дискутировать. Это и есть идеология Путина — идеология взвешенного, профессионального и достаточно строго регламентированного диалога с социумом о возможных вариантах развития. Не стал Путин ограничиваться и лубочным заменителем идеологии под названием «патриотизм». Правильно сделал, потому что патриотизм — это никакая не идеология, это всего лишь индивидуальная ориентация. Патриотами Германии были многие нацисты, кстати. А среди нынешних национал-фашистов на Украине тоже встречаются вполне искренние патриоты своей Украины — «либо украинской, либо безлюдной». Да, патриотизм — не индульгенция и не диагноз, но главное — это не идеология. Ещё и потому, что патриотизм — штука сугубо эмоциональная: невозможно ведь объяснить, почему ты патриот; ты просто себя так чувствуешь — или не чувствуешь. Поэтому если человек на вопрос: «Каково ваше идеологическое кредо?» отвечает: «Я патриот!», это означает, что он или не понял вопрос, или просто маскируется, скрытная морда. Поэтому и Путин не стал навешивать на себя ярлык патриота, хотя в его патриотизме не сомневается сегодня никто — ни сторонники, ни даже враги, разве что совсем уж пещерные дурачки-старшеклассники. Смею предположить, что если бы вся путинская идеология сводилась к одному «патрио тическому» измерению, то это измерение быстро приобрело бы квасной душок, а сам Путин функционировал бы исключительно как диктатор. Потому что ведь для «патриота», который заменил себе сознание и идеологию патриотизмом, вся страна очень легко делится на две части: правильную (патриотов) и неправильную (не патриотов). И правильная часть может позволить себе всё что угодно в отношении неправильной, поэтому диктатура из такого ложного пафосного патриотизма рождается сама собой.