Книга Чучело-2, или Игра мотыльков - Владимир Железников

— А как же… Глебов? — Костя замялся, хотел назвать Глебова «отцом», но не решился.

— А что Глебов? — с вызовом ответила Лиза. — У него своя судьба, у нас своя.

Ее мысли вернулись к старому плану. Она напишет Глебову письмо из Москвы. Они исчезнут сразу после суда, а потом она напишет. Все ее неприятности решительно отодвинулись куда-то в неизвестную даль. Она победно встряхнула головой.

— Представляешь, Костик, как нам будет хорошо в Москве. Сначала будем жить скромно, но дружно, вместе. Можно будет снять комнату… Ну, где-нибудь за городом, в дачной местности. Потом ты станешь знаменитостью, переедем в большую квартиру, обязательно с балконом. Я на балконе буду цветы разводить, цветы — моя мечта. Купим тебе новый саксофон, классный, американский или немецкий; машину тоже купим. У подъезда всегда фанатки, и не какие-нибудь четыре девчонки, а столичные — целая стая. Ты выходишь из дома, а они тебя подстерегают, смотрят с восхищением, а ты садишься в машину и был таков. На телевидение. На радио. На запись нового диска!

Лиза залилась счастливым смехом. И Костя повеселел. План матери ему понравился: она обрисовала его жизнь точно так, как он сам думал о ней.

— А может быть, возьмем с собой и Глебова? — предложил Костя.

— Я вижу, он тебе понравился, — ответила Лиза, явно не зная, что говорить дальше.

— У тебя хороший вкус, мать… Что ты скажешь на мое предложение?

— Взять с собой Глебова? — Она перехватила беспокойный Костин взгляд. — А знаешь, Костик, это идея. Возьмем Глебова, если он нас поймет.

— Он умный, — сказал Костя, как будто знал Глебова давным-давно. — Он поймет.

Лиза решила, что разговор о Глебове надо прекращать.

— За Москву! — сказала она и выпила шампанское.

Костя последовал ее примеру.

Лиза взяла трюфель, развернула его и целиком отправила в рот, спрятав за щекой; Костя повторил все ее движения.

— Подождем, пока трюфель растает во рту… — Лиза откинула голову, закрыла глаза и ждала, когда трюфель начнет таять. Вот она почувствовала во рту вкус какао и шепотом произнесла: — Блаженство!

Она снова рассмеялась — ее смех рассыпался по комнате, как звон легкого серебряного колокольчика.

Вторая часть

12

Утром меня достает трезвон. Спросонья не пойму, где правая сторона, где левая, тыкаюсь сначала рукой в стену, потом переворачиваюсь на спину и шарю по полу около постели, чтобы заткнуть будильник — он всегда там стоит.

Как говорит Ромашка, комфорт на вытянутую руку. Но будильника на полу почему-то нет. Соображаю — сегодня воскресенье!

А трезвон продолжается. Наконец понимаю — это же телефон! Вскакиваю как ненормальная, качаюсь из стороны в сторону, хватаю трубку, но почему-то молчу. Слышу голос Кости:

— Зойка?! Все! Гастроли кончились!

Балдею от счастья — Костя объявился! Мычу что-то маловразумительное:

— Ой! Костик… Ух, я рада!

А он:

— Где мать, не знаешь?

— Не знаю, — отвечаю.

— Я сегодня приеду… в пять. Ты ей не говори. — Смеется. — Я без предупреждения… Хочу отца сразить. А если ты ей скажешь, она ему передаст. Поняла? Ну пока! — Раздаются сигналы отбоя, они бьют меня по уху, а я сижу, боясь пошевелиться, — так меня потрясает его звонок.

Прихожу в себя, лечу к Лизку: вдруг она спит; стучу, молочу в дверь, спохватываюсь — надо же звонить, жму на кнопку звонка, слышу трель. Ни ответа ни привета. Значит, улетела птичка в неизвестном направлении.

Он-то едет, а не знает, что его ждет! Бросаюсь обратно, думаю: хорошо бы сварганить обед для Кости, вдруг Лизок не вернется — а у меня обед!

Открываю холодильник, а там ни черта! Бегу к Степанычу, он похрапывает. Не раздумывая, бужу его:

— Проснись!.. Степаныч!

— А?… Что?… — очумело смотрит на меня.

— Дай, — говорю, — монету. Смотаюсь на базар. Приготовлю воскресный обед, как у людей. — Про Костю, конечно, ни слова.

Степаныч простак, сразу прикупается, рад:

— Ну, дочка выросла! Значит, дождался! Ну хозяйка! — Лезет в карман брюк, висящих на стуле, достает десятку.

— Ты что?! — возмущаюсь. — Только вчера родился?!

Он протягивает мне еще красненькую. Хватаю деньги, бегу на базар. Он у нас недалеко. А там все прилавки пустые, только один мужик торгует мясом, и к нему очередь; на глазок прикидываю — мне не хватит, если стану в хвост. Отхожу в сторону, незаметно слежу за очередью, дожидаюсь, когда к продавцу подходит дяденька в очках, по наружности тихоня, бросаюсь вперед, кричу: «Ой, ой, прозевала свою очередь!» А сама на всякий случай прикидываюсь идиоткой, хохочу, головой мотаю, оттесняя очкарика. Тот смотрит на меня растерянно, но молчит. А я быстро выбираю кусок и бросаю на весы. Под общий гвалт удачно отовариваюсь и удаляюсь.

На всех парах, вполне довольная собой, возвращаюсь домой, а у самой планы, планы — насчет обеда. И мечтаю, чтобы Лизок не вернулась.

Готовлю жаркое, открыла книгу и шпарю по ней. На готовку я ловкая. А места себе не нахожу по двум причинам: с одной стороны, рада возвращению Кости, я же его не видела целый месяц, с другой — от всех наших дел голова кругом.

С тех пор как у Кости появился отец, прошло три месяца: весна сменилась летом. Никогда раньше я не видела Костю таким веселым. Он даже один раз пригласил меня в кино. Я сидела с ним рядом в темном зале, и у меня все время кружилась голова: а вдруг он в темноте положит руку на мое плечо, то есть обнимет, — что тогда? Но он меня не обнял. А однажды он шлепнул меня и засмеялся. «Ты, — говорит, — скоро из лягушонка превратишься в принцессу, как в сказке». А я ему: «Дурак!» — хотя было приятно, что он меня шлепнул. Не знаю почему. Потом про это я рассказала Глазастой — у нее глаза от удивления стали круглыми. Она подумала и говорит: «Хороший знак». И я тоже надеюсь.

А Глебов, папаша его, мне очень показался. Степаныч заметил, что Костя совсем непохож на Глебова. Подозрительный оказался. Видно, ревнует. А по-моему, они похожи: носы одинаковые и оба, когда волнуются, слегка заикаются.

Между прочим, Лизок тоже изменилась за этот месяц. Можно сказать, ее подменили. Ах, Лиза… Лиза, Лизок. Куда умчалось твое веселье? То она мрачно выскакивает к лифту, не замечая меня, что сроду с ней не случалось; то вдруг расфуфырится и летит куда-то сломя голову; то по ночам печатает, печатает, печатает… Один раз я по часам проверила: в час ночи она печатала, я легла спать, а будильник поставила на четыре, он зазвонил, я ухо к стене — а она все вкалывает! Степаныч спрашивает: «Ты, дочка, заметила, Лизавета какая-то не такая?…» И смотрит на меня. «Заметила», — говорю, но не более того, не распространяюсь. Не хочу с ним обсуждать Лизу, чтобы зря не мучить его. А сама размышляю: «Странная у нее жизнь. Ну то, что судья к ней захаживает, — это нормально. А почему к ней шляется шофер Судаков? Мужики на нее летят, как пчелы на цветок. Она поэтому и замуж не выходит. То все время будет один, а тут — смена караула. Клёво».