Книга Первокурсница - Виктория Ледерман

– Значит, вы совершенно точно можете ответить на любой вопрос? – колеблясь, спросила Лебедева.

– На любой, – хладнокровно подтвердила я, хотя внутри у меня все оборвалось. И добавила:

– Спрашивайте.

Несколько секунд она смотрела на меня, обдумывая ситуацию, и за это время меня успело кинуть два раза в жар и три раза в холод. Ну, Борька, погоди, подумала я. Если она сейчас задаст мне вопрос, я тебя найду и задушу. Вот этими вот слабыми дамскими ручками. Будешь знать, как строить подлянки одногруппникам!

– Давайте зачетку, – сказала наконец Лебедева. – Но только из уважения к вашим больным родственникам!

Я догнала Борьку на остановке и в самом деле чуть не задушила в объятиях. Даже в щечку чмокнула от извергающегося из меня чувства благодарности.

– Вот так вот, лапа моя! – сказал Горохов, смеясь и отряхиваясь от снега, в который я его повалила. – А ты говоришь – при чем тут покер.

Примчавшись домой, я принялась лихорадочно готовиться к сегодняшнему вечеру. Переворошила весь гардероб и самые нужные вещи обнаружила, конечно же, в стирке. А те шмотки, которые могли бы их достойно заменить, ехидно торчали из кучи неглаженого белья. Да, что и говорить, забросила мамуля домашнее хозяйство. Никакой теперь надежды на нее. И дома совсем перестала появляться, и вкусными обедами не кормит. Интересно, долго ли это у нее будет продолжаться? Не отощать бы вконец за брачный период двух престарелых мамонтов.

Я делала себе укладку и с каждой минутой ощущала, как закладывает нос и усиливается ломота в правом виске. Да и в горле нещадно першило и сохло. Не расклеиться бы на сцене, с опаской подумала я и, найдя в маминой аптечке аспирин, выпила сразу две таблетки.

Наконец я соорудила на голове что-то более приемлемое для всеобщего обозрения, наскоро перекусила надоевшими сосисками и помчалась на остановку. И только в маршрутке, когда хотела попросить водителя остановиться на Пионерской, вдруг обнаружила, что у меня пропал голос. Ну просто начисто! Рот открывался, губы шевелились, а голоса не было. Сколько я ни напрягала свои несчастные голосовые связки, ничего, кроме едва различимого сипения, из меня не вылетало.

Я вихрем ворвалась в институт, вопя от отчаянья и страха. Вопила я, естественно, молча, про себя. И никто вокруг не догадывался о постигшем меня несчастье. Как, оказывается, это страшно – быть немой. Даже и передать нельзя, насколько одинокой и ущербной чувствуешь себя в такой ситуации.

«У меня нет голоса!!!» – нацарапала я на бумаге и сунула под нос главе нашего студенческого театра. Та подняла на меня непонимающие глаза:

– Ты о чем, Барс? Какого еще голоса?

Я показала на свое горло и для наглядности пошевелила губами, после чего театрально развела руками, чтобы до нее дошло наконец, какая катастрофа постигла весь СТЭМ. Роль у меня, конечно, не первого плана, но довольно важная, и без меня наша миниатюра теряет всякий смысл. И как они будут выкручиваться, совершенно непонятно! Весь текст – на английском языке, и его еще надо выучить, прежде чем играть.

– Слушай, – нетерпеливо произнесла наша предводительница, – сейчас не до тебя. Через полчаса начинаем, а у нас еще сцена не подготовлена. Скажи прямо, что тебе надо, и гримируйся.

Я даже ногой топнула от отчаяния. Как можно быть такой тупой? Объясняют же тебе по-человечески – нет голоса! Я с новой силой заколотила себя по горлу и с остервенением стала тыкать пальцем в записку. Видимо, выражение лица у меня сделалось совершенно зверское, и наших театралов проняло. Они обступили меня, растерянно охая и ахая, задавая совершенно бессмысленные вопросы и давая не менее бессмысленные советы:

– Ой, Сашка, а что же теперь делать?

– А шепотом ты тоже не можешь говорить? Ну-ка, пошепчи чего-нибудь.

– Ей нужно съесть мороженое или погрызть фруктовый лед! Говорят, клин клином вышибает!

В самый разгар дебатов появился наш ведущий артист Горохов, выслушал все версии по моему скорейшему излечению, потом схватил меня за руку и поволок вниз, в столовую. Усадив меня за столик, он исчез на пять минут, затем материализовался с двумя бутылками крепкого пива и граненым стаканом. Темная жидкость, булькая и пенясь, быстро заполнила емкость.

– Пей залпом, – приказал Борька. – Только осторожно, не обожгись.

Я удивленно уставилась на него. Разве пиво – такой напиток, которым можно обжечься? Но спорить, к сожалению, было нечем, и я послушно глотнула. Фу, какая мерзость, вскричал мой внутренний голос. Горячее пиво! Никогда не пила ничего противнее! Я посмотрела на Борьку и отрицательно покачала головой.

– Не нравится? – спросил тот. – Все равно пей. Единственный радикальный метод при потере голоса. Через час заговоришь.

Я скривилась, как только могла, демонстрируя полное отвращение и к напитку и к гороховскому врачебному опыту, но все же принялась пить, давясь и останавливаясь, чтобы передохнуть.

– Слышь, мать! – со смехом сказал Борька, наблюдая за моими мучениями. – Должен тебе сказать, что в немом варианте ты нравишься мне гораздо больше. Со звуком ты слишком шумная. Ну как, полегче стало?

Я сосредоточилась на ощущениях в горле и удивленно кивнула.

– То-то! – удовлетворенно сказал Горохов. – Ну, тогда еще пару стаканчиков, для закрепления. Актриса из тебя сегодня все равно никакая, а здоровьем пренебрегать нельзя.

Я хотела сообщить Горохову, что с прошлой субботы спиртного больше не употребляю. Мы с Янкой справедливо решили, что и без алкоголя нашей с ней дурости хватит на пятерых. Но Борис обрывал на корню все мои попытки общаться.

– Вашу миниатюру придется выкидывать из концерта, – вздохнул он, влив в меня в общей сложности полторы бутылки за десять минут. – Нельзя же выпускать на сцену больную артистку, да к тому же немую и пьяную в лоскуты.

В итоге наш номер был снят. Его заменили выступлением самого Горохова, а меня усадили в зрительном зале возле окна, где я могла вдыхать тяжелый запах пыльной драповой шторы и горевать о своем несостоявшемся дебюте.

«Вот тебе и выступила!» – причитала я про себя. Два месяца готовилась, учила, репетировала. Хотела блеснуть перед Генычем в этой роли. Блеснула! А как все великолепно задумывалось! Я на празднике, в объятиях Геныча, в то время как Кирилл отвлекает Ольгу… Стоп! Боже мой! Кирилл! Как же я забыла? Ведь мы с ним договорились, что он сегодня приедет в институт. Я закрутилась и не позвонила ему. Что же я наделала?! Представляю, что он мне скажет, если сейчас приедет и узнает, что никакой необходимости в его присутствии уже нет.

Я выбралась из переполненного зала, стараясь отворачиваться от сидящих в ряду преподавателей, и спустилась на первый этаж. Там у вахтерши был городской телефон, и я надеялась, что она разрешит мне позвонить. Хорошо, что хотя бы номер домашнего телефона Кирилла я помнила наизусть. Вахтерши на месте не оказалось, и я решительно взялась за трубку без спросу.