Книга Созерцатель - Алексей Пехов

Нож наконец-то оставил мое горло в покое, и незнакомец вышел вперед.

На нем был маскировочный плащ и полумаска с коротким птичьим клювом. Если бы я был способен сейчас различать вкусы, то мог бы сказать, что глаза у него вкуса огненного конфедератского перца.

Плакальщик собственной персоной.

Риерта не поскупилась на встречу.

Глава пятая

Из гнезда

У меня появилось четыре новых друга.

В самой дальней камере жил Плакса. Я не знаю, как он выглядит, что совершил и за что пребывает тут. Он все время громко вздыхал, точно печальное привидение, а к ночи начинал плакать. Это страшно злило Вилки, который сразу же принялся орать, чтобы Плакса заткнулся, отчего последний рыдал еще громче.

Вилки – худой, нервный парень из самых злачных районов Трущоб обладал бесконечным самомнением о своей исключительности, вспыльчивым характером, завидной ершистостью и маленьким мозгом.

Кто-то наивный как-то сказал: «Мы любим друзей за их недостатки». У Вилки недостатков было великое множество, но любить его решительно не получалось. Он орал на нас и, вцепившись руками в прутья решетки, клялся, что всем выпустит кишки, если только встретит где-нибудь в своем районе.

На мой взгляд – преждевременное обещание. Вилки прирезал одного из жандармов, когда те проводили рейд по Трущобам, после того как банда Соли, пугавшая окрестности, совершила налет на инкассаторов, перевозивших зарплату для рабочих металлургического завода Стальной Хватки. И теперь моего «лучшего» друга ждала либо виселица в Ветродуе, либо вода в Совином канале.

Он не верил в подобное. И не поверит, пока веревочная петля не сломает ему шею или река не заполнит его легкие. Я всегда знал, что здорово существовать иллюзиями, они приносят человечеству море удовольствия, беда лишь в том, что жизнь основывается на реальности. А последняя порой бывает довольно грубой тетушкой.

Слева от меня сидел Фред. Этот был простым работягой, поругавшимся с руководством цеха и назло испортившим несколько станков. Теперь обвинялся в диверсии и ждал, когда суд рассмотрит его дело.

Камера четвертого друга располагалась напротив моей. В ней сидел тот самый человек с плаката, так похожий на учителя. Но уже без пенсне. В рубашке, когда-то белой, а теперь изгвазданной, с лицом разбитым и оттого казавшимся печальным.

Внешне он не выглядел ни террористом, ни тем более опасным революционером, желающим свергнуть нынешнее правительство Риерты. Тихий, неразговорчивый и не желающий общаться, несмотря на все старания Вилки.

– Что ты здесь забыл, Кражовски?! – орал этот утонченный молодой человек. – Гнездо – мое! Проваливай в Инги-Вин! Та тюряга как раз для таких окуней, как ты! Вали! Вали! Слышишь?! Вали! Эй! Ты чего не отвечаешь?!

Его бесило молчание Кражовски, и он мог ругаться, чуть ли не кусая прутья, часами, выводя из себя даже флегматичного Фреда. Тогда они начинали орать друг на друга, а к вечеру к этой паре присоединялся Плакса, желавший лишь, чтобы мама забрала его домой.

Кроме четверки были еще другие люди – надзиратели внешнего крыла старой тюрьмы Риерты, носившей название Гнездо, но друзьями я бы их называть не стал. Ну право, какие это друзья, раз они вкололи мне еще одну порцию «Якоря» без всякой нужды, несмотря на мои протесты, когда прежняя сыворотка и так действовала прекрасно.

Получить двойную дозу в течение трех суток – такой коктейль мог убить и лошадь.

От боли я скалил зубы и потел, точно застигнутый врасплох воришка. Держался с усилием, чтобы не сорваться в пропасть апатии, выплыть из которой довольно сложно. Я ненавидел эту дрянь. Она убивала желание жить, надевала шоры на глаза, лишала ощущений и причиняла реальные страдания.

Но сыворотка была эффективна. Здесь не поспоришь. И какую бы я ни брал отсрочку, рано или поздно наступал момент, когда приходилось отправить мутную жидкость в путешествие по собственным венам. Несмотря на сопутствующую боль и другие неприятные последствия, было в ней и нечто восхитительное. То, что я предвкушал и отчего у меня сохли губы и блестели глаза. Тень исчезала. А это прекрасно.

От предвестников можно было избавиться лишь двумя способами, и оба мне не слишком нравились.

«Якорь» или ингениум. Частое использование способностей чревато укорачивающимися интервалами между предвестниками, что, как вы понимаете, ведет к шансу увидеть тень. А это не то, чего я желаю. Так что я всегда выбираю вариант «наслаждаться» многообразной гаммой ощущений от приема «Якоря» и сходить с ума гораздо медленнее, чем при другом варианте.

С препаратом я всегда тянул до последнего, ходя по самой грани. Пил кофе, виски, не спал, принимал ледяные ванны и наизусть учил какой-нибудь роман-трехтомник «История леди Н.». Но рано или поздно приходилось вкалывать сыворотку и терпеть.

Иногда раз в три месяца, порой чаще.

Так что можете представить мое состояние от двух «Якорей», вогнанных с промежутком в несколько дней. Хоть залезай на потолок и волком вой. Так хреново мне не было даже в самую голодную и холодную ночь в Компьерском лесу.

Но приходилось делать вид, что все в порядке, требовать у тюремщиков объяснений и упирать на то, что я не являюсь гражданином Риерты. Тем было плевать. В переговоры они не вступали. Лишь однажды мужик, разносивший нам еду, сказал:

– Суд разберется.

– Какой суд? Вы держите меня здесь незаконно.

– Сиди помалкивай, урод.

Вот и поговорили.

Я уже четвертый день куковал в одиночной камере в отдельном крыле тюрьмы да смотрел в маленькое окошко под потолком. Две луны – Сиф и Арин, вкус молока и сырой макрели, сближались. Это случалось раз в год, с сентября по ноябрь. В такое время они поднимались на небосвод одновременно, рядом друг с другом, ярко освещая мир холодным светом и многократно увеличивая силу приливов.

Для Риерты это было особенно актуально. Вот-вот должен был наступить месяц высокой воды, с его бесконечными тягостными туманами, поглощавшими город, вползавшими в незакрытые окна. И море втекало в озеро, повышая его уровень, заливая не только Утонувшие кварталы и Заброшенные острова, но и многие районы.

Не самое удачное время для поездок. Я чувствовал в воздухе сырость и холод, которые, казалось, проникали в камеру сквозь толстые стены.

Я в который раз вспомнил, как меня сюда привезли под присмотром плакальщика и усиленного вооруженного конвоя солдат в форме гвардии, скованного по рукам и ногам. После второго обыска я лишился наручных часов, галстука-бабочки, шнурков, подтяжек, кепки, пиджака и плаща. Последние две вещи просто приглянулись кому-то из охраны.

Оставалось сказать спасибо, что их не заинтересовали штаны, ботинки, жилет и рубашка. Впрочем, после того как меня протащили по паре лестниц и мостовых, не могу сказать, что на мой костюм мог кто-то позариться – слишком неприглядный у него был вид.