Книга Арена XX - Леонид Гиршович

– Идите, идите…

– Нет, прежде держите деньги. Я запрещаю вам платить за меня. За мой шоколад. Значит, вайсе шоколаде мит вальнус.

«Хорошо еще, что так, – подумал Макаров. – С бесами лучше не связываться».

Придав своим усам максимум независимости, он оставил Маргариту Сауловну наедине с Николаем Ивановичем.

«Наедине…» Скажешь тоже. Ездят машины, ходят люди, внешне все так же, как и вчера, как и третьего дня. Что он ей сообщит такого, отчего она уже внутренне вся съежилась? Но Берг молчал. Он так и не проронил ни звука в отсутствие Георгия Леонидовича.

Вернувшись, Макаров молча протянул Бергу незавернутую плитку шоколада и сдачу – один пфенниг. Берг так же молча взял.

– А Давыду Федоровичу передайте, чтоб учил иностранные языки, – сказал он. И ушел – вошел в свою парадную.

– Вы что, надумали уезжать? Из-за… – Георгий Леонидович не договорил и не уточнил из-за чего.

– Почему это мы должны уезжать? У Давыда Федоровича прекрасное место, он обожает свою работу.

– Просто я подумал… Не слушайте этого беса, он нарочно вас пугает.

– Я ничего и не боюсь, с чего вы взяли? Мы ничего противозаконного не сделали. Ни я, ни Давыд Федорович, ни Лилечка. Спасибо, что были моим оруженосцем.

– О чем вы говорите, Маргарита Сауловна. Только не слушайте его. Разве вы не видите, что он желает вам зла?

Макарову нравилась Лилия Долин – раз Васенька больше не котенька. Ему нравилось к ним ходить, там была атмосфера. Он не хотел, чтоб они уезжали. Как не хотел этого и Николай Иванович. Но «аз есмь тот, кто себе во зло творит благо». Пятнадцатилетний бесенок себе назло делает добро. В одной руке держит вилочку, препарируя ею «кабанью голову кофейного торта», другою оттопырил ухо: «Une partie de cette force qui vent toujours le mal…». В радио-кафе каждый слушает свое.

– Расскажи папе, расскажи все, – и сама же рассказывает: – Сперва новость…

У Давыда Федоровича к обеду сегодня рыба по-польски, потом куриный бульон с бабкой (меню писалось справа налево), не считая новости на закуску.

– Твой Берг…

– Что мой Берг?

– Они с Лилечкой регулярно встречались…

«А ей-то с ним что за интерес?» – разумелась Лилечка.

– Маргоший, дай мальцбиру, – попросил он.

– Лилюль, принеси папе мальцбир.

На лице у Лилечки в эту секунду читалось: «Вольна встречаться с кем хочу». Маргарита Сауловна сходила сама – сходила с ума? Достала бутылку из наружного жестяного ящика за кухонным окном, смотревшим на двор. (Еще недавно Лилечка забиралась на табуретку и, придерживаемая мамой, кидала шарманщику полпфеннига, как завернутую в бумажку шоколадку.)

Дома Давыд Федорович пива не пил. Радости жизни строго делились на семейные и прочие. Дома можно было попить этого тяжелого немецкого квасу, по-пивному щедрого на пену. (Лилечка, когда была маленькой, не давала выкидывать из-под него бутылки – темного стекла, щекастые, с фаянсовой пробкой на металлическом рычажке.) Летом в жару Маргарита Сауловна даже готовила на нем окрошку со льдом. Нет-нет, насчет «картошки дров поджарить», в смысле пошамать, в Германии дела обстоят недурственно.

Давыд Федорович проголодался, а чувство голода в виду накрытого стола повышает тонус.

– Не знаю, вы с ним как-то вместе не звучите. Этому человеку нельзя отказать в оригинальности взгляда, но его идеи… Думаешь, нормально, что он пустился в пляс на своем катафалке? Есть такая музыкальная сценка, звери хоронят охотника. Хоронят, хоронят, а потом пускаются в пляс. Опасный человек.

– Папа, он думал…

– Дэвочка… – Давыд Федорович подставил стакан. (– Тебе тоже? – Лилия Давыдовна покачала головой.) – Дэвочка, Берг признался ей…

Торопливо отпивавший карюю пену, Давыд Федорович чуть не поперхнулся: просил ее руки?!

– …что это он устроил… – и Маргарита Сауловна шепотом произнесла то, что сегодня выкрикивалось на всех углах: «Поджог Рейхстага! Запрещена коммунистическая партия! Торглер арестован!»

– Их же арестовали…

Он уже все понял. Доберутся до Берга, и будет как с Нюточкой. Не далее как утром в кантине пошептались со Слонимом (будешь громко говорить, непременно кто-нибудь пошутит: «Битте, дейч шпрехен»). «Ни одной еврейской фамилии». – «Подфартило». – «Саша, я серьезно». – «Я тоже». – «Через месяц выборы». – «Мою первую заповедь знаешь? Подальше от начальства, поближе к кухне, а если на кухне делать нечего, иди спать». – «А все-таки не на луне живем. Правда, что фон Папен сказал: нанял, дескать, этого типа на время карнавала?» – «Я у него сегодня после спектакля спрошу. Напомни мне, пожалуйста».

– Хотите знать, зачем он это сделал? – сказала Лилия Давыдовна, и в этот момент была она прекрасна, как полки со знаменами. – Он думал, что я разбилась насмерть.

Нелюбимая тема.

– Ну, довольно уже об этом… А Берлин почему надо было поджигать?

– Не Берлин, а Рейхстаг, мама.

– Это одно и то же. Дэвочка, ты думаешь, он мог это сделать? Лиля, не перебивай…

– Мог. Давайте сперва пообедаем. Когда едят рыбу, то не разговаривают, в рыбе могут быть косточки.

Косточки-шмосточки. Будет увиливать под любым предлогом. Три года проваландались в Двинске, пока он решился на что-то. «Надо переждать, надо осмотреться, может, еще вернемся».

Она знала мужа. Но всего не знала и она. В связи с вакансией в Мариинском кто только ни говорил ему: крестись. Та же Андреева-Дельмас. Тот же Христич, «друг-враг», шутивший: «Вас, жидков, убивать мало – потому и не убиваем, живите нам на муки». Креститься было необходимо. «Входной билет в европейскую культуру», «необременительная водная процедура» и т. п. Но даже такая чепуха – какой ни есть, а шаг. Уже списался с одним пастором, уже имелась договоренность, больше того, приехал в Гельсингфорс – позавтракал на Эспланаде, выпил кружку пива, сел в поезд да так нехристем и вернулся в Петербург.

Этого он Маргарите Сауловне не рассказывал. Зато она хорошо помнила, как его надо было толкать в спину. Женитьба Подколесина, только со счастливой развязкой.

– В бульоне косточек нет. Выслушай меня.

– Я не понимаю, я могу спокойно пообедать? Что, горит?

– Горит. Промедление смерти подобно, – она произнесла «смертии», с двумя «и». Ребенком ей запомнилось: «Смертию смерть поправ».

Давыд Федорович сразу замолчал.

– Ее нужно немедленно отправить. Сегодня ближайшим поездом. Куда угодно. Заграницу. Промедление смертии подобно.

– Мама!..

– Ты молчи, если ничего не соображаешь! – Маргарита Сауловна в рыданьях выбежала.

– Маргоший!

В ответ хлопнула дверь в спальню.