Книга Последний властитель Крыма - Игорь Воеводин

– Да, когда я вернулся с Лебяжьего – все вверх дном, сутки чего-то искали, а чего – не говорят.

Помолчали.

– Бывай. – Валька повернулась и пошла. Надя помедлила и сказала, подняв глаза на ефрейтора:

– Василий… Вы не думайте, я не сомневаюсь, что поступить иначе вы не могли. Не терзайте себя…

И, повернувшись, пошла за Матрицей.

31 градус по Цельсию

– Иван, скажи, когда вам обратно лететь? – Зубаткин угощал командира ТУ-95. Стол был щедрым, и особенно заботливый хозяин потчевал гостя черной икрой – даже в этих первозданных местах она уже становилась редкостью.

Подполковник нахмурился.

– Да как без штурмана лететь? А придется, на базе все на ушах стоят, что Нефедова замели. Приказ ждем вот-вот.

– Слушай, у меня к тебе просьба… Да ты ешь, ешь, не обижай! Раз место освободилось… Захватите меня?

– Куда?

– Да мне, понимаешь, в Благовещенск метнуться надо, сам знаешь – какие у нас доходы?

– Рыбу, что ли, китайцам толкнуть?

– Ну да, прикупил чуток у тунгусов… А я, Вася, тебе с прибыли магарыч выставлю!

– Магарыч – это само собой… – И летчик выразительно замолчал.

– Нет, нет, не сомневайся! Товар реализую, ну, сколько… Ну, тыщу тебе хватит?

– Заметано, – ответил подполковник и мастерски опрокинул стопку. – Эх, хороша чертовка…

– Ваня! – заметно повеселевший Зубаткин расслабился. – Скажи, Ваня, а правда, что все летуны делятся на пердунов, шептунов и свистунов (вертолетчиков, бомбардировщиков и истребителей)?

Подполковник поднял на него враз захолодевшие, будто ледком, синим инеем подернувшиеся, закуржавевшие глаза и холодно, с расстановкой произнес:

– Правда. Но рексов за людей не считает никто. Даже мабута, – добавил он погодя.

Затем встал и вышел, не попрощавшись.

32 градуса по Цельсию

– Свободен! – Следователь, грузный мужчина лет пятидесяти, отпустил конвойного.

– Садись. – Он кивнул Нефедову на табурет.

Лицо летчика было неузнаваемым из-за кровоподтеков, на левой брови запеклась корка, нос превратился в шишку, одежда порвана и изгваздана донельзя, похоже, летчиком мыли пол.

– Да-а-а, – протянул следователь, – пресс-хата – это не сахар… Может, водички? – И он налил в стакан из графина и сам поднес стакан к губам летчика, руки того дрожали крупной дрожью.

– Ай-ай-ай, – качал между тем следователь плешивой своей головой, – вот звери, звери, не люди…

Нефедов смотрел в пол, не поднимал головы.

– Ты вот что, сынок, – следователь перешел на доверительный говорок, – вот что… Открутиться тебе не получится, золотишко при свидетелях изъяли. За паровоза тебе тянуть смысла нет, сдай подельника своего – обломится тебе пятера, откинешься по половине…

– Нет никакого подельника, – глухо ответил лейтенант, не поднимая головы.

– Сынок, да тебя ж Зубаткин сдал, он тебе и рыжье подкинул, я тебе… ты понимай! Тайну следствия выдаю, тебя, молодого, жалея… Ну, подумай, ты ж не для тюрьмы рожден, ты ж не жиган, не блатной, не шерстяной, сломают тебя тут – как жить по том будешь? А мы уж тебя, коли нам поможешь, придурком в СИЗО оформим, ну баландеромли, библиотекарем, фотографом… Фотографировать умеешь? Ну вот! Вот же! Да ты срок свой на одной ноге простоишь, о чем тут думать!

Следователь перевел дух.

Нефедов не шевелился и не поднимал головы.

– Сынок… – Следователь постарался придать голосу почти отеческую теплоту. – Да ты еще урок натуральных не видел, это пострашнее, чем суки с пресс-хаты, ты ведь ни на хату путем заехать не умеешь, ни поставить себя, ни жить по понятиям! Да ты хоть представляешь, что тебя в камере ждет?

Нефедов поднял голову. Взгляд его был мертв.

– Ладно, – без всякого выражения произнес он, – пиши, что тебе надо. Но запомни – я был один, подельников нет.

И он опять опустил голову вниз.

33 градуса по Цельсию

– Эй, Валька! Куды катисся? – Молоденький сержантик выскочил из воронка. – Матрица! Не узнаешь, што ли?

Валька повернула голову.

– Ну узнаю… Дальше что?

– Валь, ты это… Не сердись, что мы тебя тогда в обезьяннике… Ну, это…

Она стояла молча.

– Слышь, Валь… Ты ж мне давно нравишься, может, отдохнем вечером?

Она молчала.

– Валь, да ты не того! Не это! – ободренный ее молчанием, заговорил мент. – Я, Валь, к тебе, может, по-серьезному… Ну, придешь в «Клопштосс»? А ты играть-то умеешь?

– Я – нет!

– Да ты, Валька, поди, любого научишь!

– Легкая краска показалась на ее щеках.

– В десять, – уронила она и, повернувшись, пошла.

– Э-э-эх! Не баба – малина! – весело произнес сержант, усаживаясь в воронок.

Водила хмыкнул.

– Слышь, это… – сержант стал очень серьезен, – и сам запомни, и остальным скажи: кто плохое про нее вякнет, ответит мне. Усек?

– Да мне-то что… Только всех молчать не заставишь, а ее, считай, мало ли кто барал…

– Я сказал – ты услышал, – отрезал сержант, и водила повернул ключ зажигания.

34 градуса по Цельсию

Клуб «Клопштосс» был не чета «Джеббу», здесь собиралась публика почище. За тремя бильярдными столами шла неторопливая игра, если кто и коксовал, то не матерился, музыка не гремела, еда была приличной, и пьяных спроваживали аккуратно, не пиная с крыльца.

Валька с сержантом сидели в уголке, куда почти не доставал свет зеленых ламп.

– Ты чё, Валька, вообще не пьешь?

– Пивка.

– Ну, а я – с прицепом. – И мент маханул стопку водки «Чайковский». Он как бы невзначай обнял девушку за плечи, и та как бы этого не заметила.

– Слушай, – она говорила ровно и отстраненно, – хочу к тунгусам на ловитву (ловитва – добыча, промысел – устар.) за икрой сходить, составишь компанию?

– Ну ты, Матрица, долго спала! Не сегодня завтра «Метеор» с Ленска придет с барышниками, все подчистую у косоглазых выгребут!

– Ну, все – не все…

– Да уж у этих не сорвется! Беспредельщики, ухорезы. Ну, скока мы тунгусам платим? Бутылка – кило, все законно, чин чинарем. А эти с ними сначала литки (литки – попойка при купле-продаже – устар. русск.) пьют, а уж потом торговлю начинают, да за бутылку шмурдяка по десять кил красной да по три черной и забирают!

– Что ж, свою пулю рано или поздно каждый на Угрюм-реке повстречает, – также ровно ответила она. – Мало ли их было? Эти – пьяные, другие – трезвые…