Книга Серьезные мужчины - Ману Джозеф

Айян снял трубку городского телефона и приложил к другому уху:

– Сэр, доктор Синха и доктор Мурти.

Голос Ачарьи буркнул в ответ:

– Никого сегодня не принимаю.

В другое ухо Айяну что-то говорила Оджа, но хаос вокруг телефонной будки, из которой она звонила, и дебаты ученых рядом не давали ему толком расслышать.

– И это подсказывает нам, что, вероятно, геометрия времени-пространства – не что-то фундаментальное в теории струн, а нечто, возникающее в ней в масштабах больших расстояний или же слабых связей, – продолжал ученый.

– Я пойду, у тебя там много работы, наверное, – еле слышно сказала Оджа.

– Алло! – позвал Айян, но на том конце уже загудело.

Он убрал мобильник в ящик стола и поглядел на мужчин, усевшихся на древний кожаный диван, – такие они все из себя мудрые и ладные в своих строгих нарядах.

Один меж тем продолжал:

– Кривизна вселенной, со слов Хэррисона, будет подтверждена еще при нашей жизни, и, думаю, это очень важное утверждение. Приятно осознавать, что есть люди, прозревающие дальше коллайдера.

Айяну эти мужчины показались еще менее реальными, чем он когда-либо прежде себе их представлял. И они были отвратительны. Он открыл внутреннюю дверь. Ачарья задумчиво смотрел в окно.

– Сэр, они настаивают на встрече с вами.

Ачарья оторвал взгляд от заоконной дали и мгновение прожигал им стол. Затем подошел к двери, зверски распахнул ее и заорал на ожидавших его мужчин, поглощенных описанием кривизны вселенной:

– Вон отсюда, вон отсюда! Сейчас же! Вон!

Струнники вздрогнули. Вид у них был оторопелый и обиженный, но они ушли, не сказав ни слова.

В глубине души Айян ревел от смеха. На лице же этот смех проступил легким подергиванием уголков рта.

Ачарья вернулся в кресло и продолжил насупленное созерцание Аравийского моря. Он просидел так больше часа, а затем почувствовал смутную боль, в которой опознал знакомую печаль. Постепенно он понял, что это: Лаванья. Зрение у нее ухудшалось, а еще стент в сердце. Но почему он сейчас о ней задумался? Ах да, в шесть ему нужно везти ее в больницу. Шофера сегодня не было, и придется вести машину самому. Что-то в этом похоронное, подумал он: старик везет свою старуху в больницу. Что-то очень одинокое. Что-то очень грустное и американское. Он встал из-за стола и крутнул брюки на талии.

В конце главной улицы Профессорского квартала находился теннисный корт с твердым покрытием. Инструктор наставлял трех девочек в плиссированных теннисных юбочках. Он осторожно бросал им мячик через сетку. Одной девочке было скучно. Она принялась подбирать цветки жасмина, опавшие на корт, и выкладывать их на поблекшую заднюю линию.

Лаванья смотрела на нее. Вспоминала Шрути – ныне замужнюю женщину во многих мирах отсюда. На миг Лаванья почувствовала, что ее бросили, но утешилась мыслью о муже, который скоро протопает по улице. Она стояла под сенью нима, опершись на древний небесно-голубой «фиат» – предмет антиквариата, который в Квартале ошибочно считали символом непритязательности Ачарьи. На самом же деле у него не было ни денег, ни терпения заниматься продажей своих наследных владений и покупкой автомобиля на мелкие наличные. Когда-то она говорила ему чуть ли не ежедневно, что нужно продать эти никчемные поля и чудовищный дом в Шиваганге, где обитали призраки ее свекров и свояков.

Она глянула на часы. Время подошло, но она знала, что звонить ему не потребуется. Странное дело: он забывал почти обо всем, а вот о ее визитах в больницу помнил всегда. И вот уж он у ворот, идет по дорожке – в точности так, как она представляла себе. Он уже старик, подумала она, и от этого ей почему-то стало смешно.

Ачарья ничего ей не сказал. В этом не было ничего необычного. Они сели в машину и молча поехали. Такси нарушали разметку и подрезали его, напевавшие велосипедисты чуть не погибали под его колесами и бросали на него взгляды праведного гнева, после чего вновь принимались петь, автобусы упирались ему в бампер, а пешеходы стояли посреди проезжей части, пытаясь перебежать оставшуюся половину, но давление у Ачарьи не подскакивало.

– Эта страна превратилась в видеоигру, – сказал он. Остаток пути молчал.

Добравшись до больницы Брич-Кэнди, он вышел из автомобиля, запер двери и поднялся на крыльцо. В регистратуре осознал, что оставил что-то в машине. Вернулся, бормоча себе под нос. Лаванья со спокойным лицом сидела внутри.

– Изнутри можно открыть, – сказал он ей.

– Знаю, – отозвалась она, выбираясь из машины.

– Так что же ты не вышла? – спросил он сердито. – Зачем этот театр?

– Это у меня театр?

– Я знаю, что забыл тебя в машине. И что?

– И ничего. Бывает. Я разве что-то сказала?

В тот вечер, вернувшись из больницы, Ачарья не мог уснуть. Замер на длинном узком балконе и смотрел на темное море и небеса над ним. Стояла безлунная летняя ночь, виднелись звезды. Когда-то он знал их близко и по именам. Кое-кому нужен восторженный поиск сигналов из дальних мест. Они – не романтики с милым отчаянием детей. Они прогнившие ученые, увязшие в посредственности, годами они пахали на радиоастрономию, а никакой победы не добились. Им хотелось легкой славы за счет картинной чепухи. И ради этого они рвались развязать войну с ним. Он знал, как с ними сражаться. Еще одна битва, подумал он – и вдруг устал.

* * *

Семеро мужчин собрались вокруг овального стола. В тишине выматывающего ожидания они слушали, как гудит кондиционер. Ждали, чтобы что-то произошло. Всякий раз, когда снаружи долетал малейший шум, они вскидывались и глядели на закрытую дверь, после чего возобновляли ожидание, которое, как им было ясно, скоро закончится.

Дверь открылась, и почти ощутимая волна страха и предвкушения накрыла залу. Но, увидев Опарну Гошмаулик, они почувствовали облегчение. Она уселась, недоумевая, кто тут помер.

– Спасибо, что пришли, – сказал Намбодри, хотя радость видеть ее несколько прибило тяжестью момента.

Она вскинула брови, вопрошая, что случилось.

– Скоро все узнаете, – ответил Намбодри.

Через несколько минут вошел Бхаскар Басу. Это был подстриженный чистенький мужчина, подозревавший, что хорош собою. Его жизнерадостные седые волосы – дальний кузен сияющего нимба Намбодри. Оправа очков толстая и изысканная. За очками узкие глаза, хитрые и ушлые. Засранец, предположила Опарна.

Прыткий взгляд Басу неизбежно уперся в нее. Он спросил Намбодри:

– Вы нас не представите?

Опарна не понимала этой вот привычки индийских мужчин. Уж коли они позволяют себе так открыто ее вожделеть, в таком случае пусть и поинтересуются напрямую, как ее звать. Зачем каждый раз обращаться к кому-то, еще и спрашивать: «Вы нас не представите?» Ничтожества.