Книга Очерки теории идеологий - Глеб Мусихин

Естественно, структурное сходство в аргументации еще не доказывает родство самих целей этой аргументации. Однако Хабермас находит более глубокие философские основания родства консерватизма и постмодернизма, и в основе данного родства, по его мнению, лежит дух антимодернизма. Соответственно, такие мыслители, как Фуко и Деррида, получают ярлык «молодых консерваторов», так как демонстрируют сходный скептицизм по отношению к Современности, который имел место у «старого консерватора» Штрауса и «неоконсерватора» Белла. Чтобы определить, насколько такая классификация оправданна, нужно внимательнее посмотреть на имеющиеся точки соприкосновения между консерватизмом и постмодернизмом. Ибо эти сходные моменты могут носить либо случайный, ситуативный характер, либо свидетельствовать о глубинном идеологическом родстве.

Если говорить об антирациональных истоках консерватизма, то уместнее всего упомянуть Эдмунда Верка, чья атака на рациональное мышление философии Просвещения задала стержень идеологической аргументации всем последующим поколениям консерваторов. Было бы ошибочным упрощением анализировать философию постмодернизма с берковских позиций, и уж тем более бессмысленно провозглашать Верка предтечей постмодернизма. Однако будет небезынтересно сопоставить берковскую аргументацию с постмодернистской перспективой.

Так же как впоследствии постмодернисты, Берк был крайне сдержан относительно мыслительных способностей индивида, в чем принципиально отличался от сторонников просвещенческого оптимизма, который предрекал радикальное переустройство общества на основе человеческого разума, отбрасывающего предрассудки. Не без эпатажа Берк писал по этому поводу: «…в этот век Просвещения мне хватило смелости признаться, что мы люди, обладающие естественными чувствами, что вместо того, чтобы отбросить все наши старые предрассудки или стыдиться их, мы их нежно любим именно потому, что они предрассудки; и чем они старше и чем шире их влияние, тем больше наша привязанность» [Берк, 1993, с. 86].

Благотворные предрассудки, защищаемые Берком, были продуктом нерациональных способностей человека, здравого смысла и интуиции; вместе с исторически накопленной мудростью (воплощенной в традициях и институтах) они (эти предрассудки) были для Берка гораздо более адекватным руководством к действию, нежели чрезмерная вера в силу разума. Именно таким естественно-историческим способом (а не через сопоставление с универсальными принципами) формировалась ценностная идентичность всех сообществ.

Таким образом, при очевидных различиях (вряд ли многие постмодернисты согласятся защищать предрассудки как форму мудрости) аргументации Берка и постмодернизма между этими позициями можно обнаружить существенное сходство: скептицизм по отношению к рационалистическому мышлению, критика необоснованных амбиций того, что впоследствии Манхейм назвал тотальными идеологиями [Манхейм, 1994а], акцентированное внимание к частному и случайному, защита уникальных традиций и сообществ.

Обозначенное выше сходство влечет за собой и сходные релятивистские последствия для гносеологии беркианского консерватизма и постмодернизма. С этим связан наблюдаемый очевидный парадокс в развитии идеологий, так как «одним из парадоксов истории является то, что рост релятивизма, яростно атакуемый правыми, имеет своим происхождением консервативную реакцию на Просвещение» [Furedi, 1992, р. 120]. И действительно, если убеждения и самоидентификация различных общин констатируются не из каких-то универсальных оснований, а являются результатом целиком зависимого от истории наблюдения, то мы можем обозначить только уникальность данных общин, нахождение общего и связующего между ними становится логически невозможным. Если предрассудки одной общности не имеют обязующей силы в другой, это еще не является основанием для систематического ценностного сравнения данных общностей.

Более того, даже сама реальность может «просочиться сквозь пальцы» консерватизма, просто фиксирующего уникальность традиций, точно так же, как исчезает реальность, полностью лишенная объективного основания, в субъективирующемся (но лишенном субъекта) постмодернистском дискурсе. И хотя сложно найти таких консерваторов, которые доводили бы консервативное мышление до релятивистской крайности, тем не менее, показательным является «усовершенствование» Берка, предпринятое Лео Штраусом, выступившим непоколебимым защитником общих принципов морали и справедливости от «растлевающего» влияния релятивизма [Strauss, 1953, р. 312–323].

Еще одно очевидное сходство между современным консерватизмом и постмодернизмом обнаруживается в критике тоталитарных идеологий. В этом смысле индивидуалистическое либертарианство очень близко к постмодернизму в своей предрасположенности к дисперсной и фрагментарной социальной философии. В результате современный консерватизм сформулировал собственный дискурс идентичности, основанный на акцентировании различий. При этом делаются попытки привлечь данные современной науки, чтобы доказать обоснованность различий в человеческом интеллекте (в том числе и на расовой основе)[28]. Можно сказать, что либертарианский консерватизм, отрицая мультикультурализм, защищает его под другим именем этноцентризма, считая, что этнический признак ведет к неустранимым культурным различиям.

Подобное сходство с постмодернизмом можно найти даже у Скрутона, считавшегося бескомпромиссным критиком постмодернизма. Как консерватор-традиционалист он испытывал недоверие к науке и идее прогресса, неприятие рационализированных идеологий и ценностей, настаивающих на универсальных принципах гуманизма [Scruton, 1984]. Но особенно ценным для нас является не то, что Скрутон критикует наследие Провещения (для традиционалиста это естественно), а то, каким образом разворачивается его критика. В его аргументации обнаруживаются явные признаки социального конструктивизма, так как, по его мнению, «человеческий мир является социальным и социально сконструированным» [Scruton, 1994, р. 495]. В этом смысле собственные взгляды Скрутона вполне укладываются в релятивистскую тенденцию постмодернизма в том, что индивидуальный либеральный монолог от первого лица с его презумпцией рациональных автономных индивидов должен быть серьезно дополнен перспективой третьего лица [Scruton, 1984, р. 192–203].

Отмеченное выше не означает, что Скрутон признает сходство между постмодернизмом и консерватизмом (на самом деле Скрутон отождествляет постмодернизм с модернизмом), однако собственные слова Скрутона свидетельствуют о том, что постмодернизм приближается к консерватизму ближе, чем хотелось бы последнему. В этом смысле Скрутон не случайно открыто соглашается с Лиотаром, утверждавшим, что вдохновленные Просвещением метанарративы являются несуществующими. Другое дело, что английский консерватор-традиционалист не видит в этих постмодернистских откровениях ничего нового для критики просвещенческого рационализма: «…если постмодернизм сигнализирует, что эта точка зрения оказалась ошибочной и мировое развитие может замедляться, останавливаться и даже обращаться вспять, то небольшое количество мудрости, накопленное за последние четыре сотни лет, было не напрасным», но мудрость эта была накоплена не постмодернистами, а такими подвижниками, как Берк дэ Местр и Элиот [Scruton, 1992, р. 3].