Книга Ржавчина. Пыль дорог - Екатерина Кузьменко

– По-моему, подходит. И к цвету глаз, и к волосам. Ну что, берете?

– Да, – я полез в карман за деньгами.

– Какие красивые. – Рин склонила голову, любуясь узором камней. В кои-то веки родителей не оказалось дома, и мы расположились в ее комнате. – Вот только у меня даже уши не проколоты.

– Хочешь, проколю? – ляпнул я и тут же пожалел о сказанном. Когда держишь себя в руках и боишься даже прикоснуться к человеку, подобная процедура – не самый лучший способ сохранить душевное равновесие. Но отступать было поздно.

– Мне понадобится виски, вата и швейная игла.

– А зачем виски-то? У меня медицинский спирт есть.

Мы прошли на кухню – там было светлее. Рин опустилась на табурет, я склонился над ней. Глаза девушка закрыла.

Тяжелый узел волос. Круглый вырез тонкого черного свитера. Еле уловимый аромат духов. Очень хочется провести пальцами по обнаженной шее. Это вышло бы так просто и естественно…

Так, только задрожавших в самый ответственный момент рук мне не хватало.

– Ты делал это раньше? – запоздало поинтересовалась Рин.

– Да, пару раз.

– Это обнадеживает… Ой!

Она вздрогнула, когда игла насквозь прошила мочку уха. Закончив, я протер спиртом проколы и застежки сережек. Маленькие замочки защелкнулись.

Рин тряхнула головой.

– Непривычно.

– Но здорово.

И опять – оборванное движение. Хотел отвести от ее лица непослушную прядь, но рука опустилась, не коснувшись волос Рин.

Нельзя.

Рин

Мама. Безупречно сидящее по фигуре закрытое черное платье. Подстриженные чуть выше плеч пышные каштановые волосы, великолепная светлая кожа. Нужно очень долго вглядываться в это лицо, чтобы заметить на нем следы косметики. Мама на редкость естественна. Кажется, такой тип внешности называют осенним. Как называется мой, я не помню. Студенты за глаза зовут ее Ледяной леди и очень уважают.

Мама проглядывает конспект завтрашней лекции и бесшумно помешивает ложечкой чай. Мы на кухне одни, отца срочно вызвали на работу. Самое обычное утро.

Когда я вспоминаю о том, что мне сегодня предстоит сделать, где-то в животе поселяется холодок, а пальцы сами тянутся подхватить со стола щипчики для сахара или ложечку, чтобы хоть чем-то занять руки.

– Уши проколола, – замечает мама.

– Ага, – я непроизвольно касаюсь металлического перышка-подвески. Вспоминаются прохладные пальцы Дэя и его дыхание на моем лице. Интересно, он понял, почему я закрыла глаза?

– Мы же тебе покупали золотые серьги.

– Да, но мне эти понравились, – я не люблю золото, оно слишком официальное, как вечерние платья для приемов высокого уровня. Оно заставляет соответствовать себе, а я предпочитаю, чтобы вещи оставались вещами.

– Есть в них что-то дикарское, – пожимает плечами мама. – Впрочем, не мне судить. У вас, у молодежи, своя мода. Одежда, прически.

Мама, конечно, слегка лукавит. Она удивительно красива – и знает об этом. Когда кто-то из старшекурсников попытался кокетничать с ней, она холодно улыбнулась и спросила: «Вы знаете, что моя дочь младше вас всего на пять лет?» И вовсе не так уж ей чуждо все то, что она снисходительно называет молодежным, – мама в курсе того, что читают, смотрят и слушают ее студенты.

Иногда, глядя на мать и дочь, люди говорят: когда девочка вырастет, она станет такой же.

Я никогда не стану такой, как она. Не быть мне отточенной сталью, безупречным льдом, совершенным росчерком пера.

Почему-то в последнее время эта мысль не вызывает отторжения.

…– Доброе утро, госпожа Герени.

Визит студента-медика в больницу – не такое уж редкое явление, даже если ты только на первом курсе и практики у тебя еще нет. Считается, что обратиться с каким-нибудь сложным вопросом к практикующему врачу полезнее, чем к преподавателю. Ключевое слово – «считается». Понятно, что, если врач начнет каждому студенту пропущенную лекцию объяснять, работать в больнице будет некому. Так что обычно куратор просто собирает группу и отводит ее в больницу на экскурсию, чтобы показать, скажем, как работает новое оборудование. Но сейчас эта система определенно играет мне на руку, потому что в больницу я могу зайти, просто предъявив студенческий пропуск. Хотя, подозреваю, дело тут все-таки не в демократичности правил, а репутации отца – его в городе знают многие.

– Доброе утро, – кивает медсестра мне в ответ.

– Скажите, – я облокачиваюсь на стойку и заглядываю ей в лицо. Госпоже Герени чуть за тридцать. Русые волосы убраны в аккуратный хвост, за очками в тонкой оправе – внимательные серые глаза. – Если мне нужно поработать в больничном архиве, с кем я должна поговорить?

Женщина замялась.

– Вообще-то, если тут не работаешь, нужно письменное разрешение от главврача… А зачем тебе?

– Статистику бы по эпидемиям глянуть. Для курсовой. А главврача ждать долго? Я как раз хотела поработать с этими данными в свободное время, – побольше наивности в голосе.

Если честно, я специально пришла в выходной, чтобы избежать возни с официальным заявлением. Главврач был знакомым отца – не очень близким, но на каком-то торжестве в городском правлении они довольно долго разговаривали, и эта беседа не показалась мне данью вежливости. Так что лучше не рисковать. Да и расписываться за ключи не хочется.

– Так выходной у него. Ладно, была не была, – решается госпожа Герени и снимает с крючка ключ с деревянным брелоком. – Я тебя знаю, ты девица серьезная, дочь уважаемого человека.

– Спасибо, – искренне благодарю я.

Хвала богам, архив содержался в относительном порядке. Меня интересовали журналы наблюдений – в них медсестры записывают все, произошедшее за время их дежурства. Может, вон тот шкаф, явно перенесенный сюда из чьей-то квартиры?

Ключ торчал в замке – зачем его вынимать, если чужих здесь все равно не бывает? Да и не папины исследования, в самом деле, чтобы прятать их от всего мира.

И опять спасибо неизвестному аккуратисту: все толстые тетради помечены, на каждой указан год.

Итак, осень, семнадцать лет назад. Крупным почерком в плохо пропечатанные клетки вписано: пациентка – Мариса Сайлас. Начались схватки… Роды длились… Девочка… Вес ребенка…

Я торопливо перелистнула несколько страниц. За три дня до этого – Леара Тейссон. Схватки начались утром, на свет появился мальчик. Еще через несколько дней счастливую мать с новорожденным сыном выписали.

А следующая женщина разродилась только через неделю. Есть пометка, что беременность проходила с осложнениями.

Ни умерших вскоре после рождения детей, ни отказников. Через несколько месяцев закончится война, но уже понятно, что врагу не оправиться, скоро вернутся демобилизованные мужья и возлюбленные… В таких условиях от детей не отказываются.