Книга Главная роль Веры Холодной - Виктор Полонский

– Что, настолько похожа?

Неизвестная Вере нравилась. Она находила в ней нечто общее с собой.

– Нет, лица совсем было не разглядеть под вуалью, но тоже во всем черном и загадочность та же самая.

– Ах, загадочность… – разочарованно вздохнула Вера и пригубила ликер.

– Загадочность, – повторил метрдотель. – Сразу видно, что не просто так ходит человек, а с каким-то намерением. Но чтобы такое предположить! Я не то чтобы предположить, я и заподозрить не мог. Он с извозчиком расплатился, обернулся – а она уже рядом. Взмах рукой, – метрдотель коротко ткнул правым кулаком снизу вверх, – и бездыханное тело распростерлось на холодной земле, то иссь на тротуаре! А жестокого убийцы и след простыл…

«Возвышенный» слог, на который под конец сбился рассказчик, выдавал в нем любителя произведений господина Орловца и прочих Рокамболей[36].

– А как я догадался? – Метрдотель сделал загадочное лицо, то есть округлил глаза и выпятил нижнюю губу. – Она, то есть он, когда к жертве своей устремился, в подоле запутался с непривычки и едва не упал. Вот скажите мне, сударыня, разве может женщина в подоле запутаться? Даже на бегу?

– Вряд ли, – ответила Вера. – Подол рукой подобрать можно…

– Можно! – подхватил метрдотель. – Дамы так и делают, когда торопятся. Да что дамы – любая баба юбку рукой придержит при быстрой ходьбе, чтоб между ног не путалась! А у него такой привычки не было. И само убийство было не женским, а мужским. – Метрдотель снова ткнул кулаком снизу вверх. – Нет у женщин такой сноровки, чтобы с одного маху насмерть заколоть! А он мне говорит: «Что ты там выдумываешь с пьяных глаз? Зачем мужчине в женское платье переодеваться? Проще бороду нацепить, чтобы не узнали!»

Проще, конечно, если надобно остаться неузнанным. Но если хочется бросить подозрение на женщину, то тут уж, как говорится, сам Бог велел рядиться в платье. Мирского-Белобородько отравили в гостинице госпожи Цалле. Кто-то высокий и худой переоделся в женское платье для того, чтобы убить Мейснера. Кто-то очень хочет подставить под удар Вильгельмину Александровну… Зачем? С какой целью? Чем она ему так насолила? Или здесь какие-то иные соображения? Быть может, карьерные? А что? Может фон Римша мечтать о том, чтобы занять место Вильгельмины Александровны? Или не может? Вдруг у немцев принято в случае каких-нибудь эксцессов менять всю компанию, а не только самого главного? Надо бы навести справки у Немысского… Немысский, кстати говоря, высок и худощав. И Вшивиков, бывший пластун, тоже высок и худощав. И князь Чишавадзе тоже не толст, и рост у него порядочный. И Шершнев может сойти за Цалле, если переоденется в женское платье. И Эрнест Карлович Нирензее тоже…

Дойдя в своих догадках до Владимира (ревнивые мужья в авантюрных романах убивают чаще всего), Вера поняла, что немного увлеклась. Допила залпом ликер, который мягко и вкусно ожег горло, надкусила пастилу и сказала метрдотелю:

– Благодарю вас за сострадание к моему горю, Леонтий Лукьянович, – даже отчество вспомнила. – Если вдруг найдется письмо, то сохраните его для меня, я загляну к вам на той неделе.

Сказала на всякий случай. Вдруг понадобится что-нибудь уточнить или какие-нибудь новые обстоятельства откроются. А как было бы замечательно найти убийцу и, словно невзначай, привести его сюда. Вот была бы потеха! Усесться за стол, заказать что-то из еды и как бы между делом поинтересоваться у Леонтия, не узнал ли он загадочную Незнакомку. Вот будет потеха! Дело за малым – осталось убийцу найти. Найти его непросто, но у Веры в руках оказалась ниточка, пусть тоненькая, но все же ниточка. Не было никаких сомнений в том, что убийца ненавидит Вильгельмину Александровну Цалле и готов на все, лишь бы ей досадить. Причем досадить по-крупному («по-взрослому», как говорит сестра Сонечка). Шутка ли – отравить человека посреди многолюдного раута? А заколоть на людном бульваре? Вот зачем он убил Мейснера не где-нибудь, а у входа в ресторан, чтобы как можно больше очевидцев запомнили высокую женщину в черном платье. Черный, кстати говоря, любимый цвет Вильгельмины Александровны. Она только одно черное и носит. Траур? Или просто manière[37]такая?

А что, если это она сама убивает? И нарочно в подоле путается, чтобы переодетого мужчину заподозрили? Как говорит Владимир: «Чересчур рьяно отталкивая от себя подозрения, люди тем самым навлекают их на себя. Самое крепкое алиби бывает только у виновных». Если можно навлекать подозрения отталкивая, то почему же нельзя отталкивать их, делая вид, что навлекаешь? Глядите все, разве я такая дура, что стану убивать Мирского-Белобородько в своем салоне?

Эх, где то золотое время, когда задачи по тригонометрии казались самыми сложными в жизни? Синус, косинус, тангенс…

Как же иногда хочется вернуться в счастливое безоблачное детство. Даже обидно – так хотелось поскорее стать взрослой, самостоятельной, а не успела вырасти, так начала вспоминать о детстве как о какой-то безмятежной поре, в которой радости были огромными, а огорчения и неприятности – маленькими. Что имеем, не храним, а как потеряем, так поздно уже плакать…

Нет, сколь бы коварной ни была Цалле, она не решилась бы действовать вот так, нарочито подставляясь в убийцы. Эта игра предполагает наличие умного противника, который сможет заподозрить чей-то тайный умысел в прямых уликах. А нападешь на дурака, так он и рад будет ухватиться за то, что ему подсовывают. В тонкости вникать не станет, умозаключений строить не захочет, а пойдет по самому простому пути. А дураков в полиции хватает, как и везде, впрочем, и Вильгельмина Александровна на этот счет обольщаться не может.

Нет, это не она убивает. Это кто-то искусно пытается выставить ее виновной.

9

«При Румянцевском музее устраивается специальный чеховский музей, в который семья писателя намерена передать все относящееся к А.П. Чехову, что имеется в настоящее время в ее распоряжении. В состав комитета чеховского музея из числа родственников вошли вдова покойного писателя О.Л. Книпер-Чехова, его сестра М.П. Чехова и его брат И.П. Чехов. Румянцевский музей предоставил для музея А.П. Чехова часть одного из своих залов, с намерением превратить его в чеховский зал по мере пополнения экспозиции».

Газета «Московские ведомости», 4 апреля 1912 года

В субботу у Вильгельмины Александровны был приготовлен очередной сюрприз – из Петербурга приехал поэт Игорь Северянин, которого сама хозяйка называла «новой надеждой отечественной поэзии». «Новую надежду» готовились слушать основательно – перед сценой расставили три ряда стульев, а у входа, на подходе к столам со снедью, тощая, бледная девица, в унылом фиолетовом с блестками платье и с черной розой в соломенных волосах, продавала книжечки под названием «Качалка грёзэрки». Книжечки были разложены на столе тремя аккуратными стопками. Книгами в отличие от закусок никто не интересовался. Девица сидела на стуле, опершись острыми локтями на стол, и откровенно скучала.