Книга Исповедь лунатика - Андрей Иванов

Был старик, похожий на мумию, его звали Август. Он не говорил совсем. Еле ходил. Ему приносили еду в комнату.

– Ему сто лет, – утверждал идиот, который жил с ним в одной комнате. Двухметровый имбецил.

– Два метра и три сантиметра, – говорил он и показывал указательный палец. Говорил он, как ребенок. Натуральный УО.

Меня интересовал Август. За что он сидел в этой дурке среди убийц? Что он сделал?

– Он ничего не делал, – утверждал имбецил, – его сюда перевели с Палдискиманте, и меня вместе с ним. Просто таллинскую психушку закрывают, – гундосил придурок с важностью, и глаза его делались огромными, словно он раскрывал тайну мироздания, – там мест больше нет, вот нас и перевели сюда… Но мы ничего не совершали. Мы не как вы, – говорил он с укором. – Мы не преступники, не криминалы. Нас просто перевели.

Идиот много жрал. Постоянно что-нибудь пихал себе в рот. Мог вырвать у человека из рук хлеб и засунуть себе за щеку со словами:

– Всё! Поздно! Я уже съел!

Его побивали. Несильно. Он был не в состоянии за себя постоять. Его доили. Родители привезут ему что-нибудь, и тут же соберутся стервятники… Он делился. В основном конфетами. Его отец работал в полиции, он был каким-то большим чиновником. Так говорил идиот:

– Мой отец – полицейский чиновник. Он занимается криминальной бюрократией.

Когда его просили объяснить, что значит «криминальная бюрократия», он говорил:

– Ну, вы дебилы, что ли? Совсем не понимаете? Он подсчитывает, сколько было преступлений, сколько краж, сколько убийств, сколько насилий…

Он так и говорил: сколько краж, сколько убийств, сколько насилий…

Иногда он выдавал сложные, безошибочно выстроенные предложения, он проговаривал их автоматически, без всяких нарушений, даже переставал шепелявить; звучали они странно, и на первый взгляд казались бессмысленными. Они застревали в моей голове, как волокно жесткой говядины в зубах. Я размышлял над тем, как идиот их проговаривал: он менялся в лице, голос звучал важно, твердо. Это наводило на мысль о раздвоении личности. Наконец, я пришел к выводу, что он, очевидно, где-то их услышал и запомнил, а произносил – для важности, как иногда делают дети. Чаще всего эти элоквенции возникали совершенно неуместно; случалось, они порождали цепочки его собственных идиотических разглагольствований. Так однажды он очень долго сидел у меня в комнате и рассуждал на тему средней продолжительности жизни человека на земле в конце XX века, с дегенеративной серьезностью он произносил: ВИЧ, венерические болезни, презервативы, гомосексуализм, наркомания… Потом он вбил себе в голову, что станет культуристом, вернее, ему вбили это в голову стервятники, которые сами качались при помощи ведер (хромоногая санитарка ругалась: они часто расплескивали). Эти идиоты сказали, что если он накачается, то станет мистером Олимпия или черт знает кем, сможет выступать на ринге, или в клетке, или сниматься в кино, надо только накачаться…

– Теперь я набираю массу, – жевал придурок булку, – пока набираю массу, а потом начну качаться, и вся масса станет мускулами… и меня будут снимать в кино, потому что таких больше нет: чтоб был такой высокий и накачанный… потому что все качки – коротышки… Так Дима сказал… а он знает про это всё… потому что накачаться коротышке легче, у них мышцы короткие, короткую мышцу качать легче, а у меня мышцы длинные, смотри, какие у меня руки длинные! – Он протягивал руку: лежа на моей кровати, он мог запросто дотянуться до носа моего соседа, он щелкал пальцами в воздухе перед носом у него, но тот не реагировал, лежал с невозмутимым видом, притворяясь, будто ничего не замечает: его глаза смотрели в потолок не моргая, даже зрачки не двигались. – А ноги… посмотри, какие у меня длинные ноги! – Идиот вытягивал ноги в безразмерных сандалиях под самый потолок. – Вот… мне будет трудно, очень трудно… – Идиот вздыхал, предчувствуя трудности. – Поэтому я сперва массу наберу, а потом накачаю мышцы… будет трудно, будет очень трудно, зато меня будут снимать в кино, и женщины будут любить, они качков любят… а я высокий качок буду, два метра и три!.. таких нет во всем мире… У меня будет много женщин… Но я не стану им давать деньги. Они со мной бесплатно будут. Потому что у меня член длинный, смотри! – Расстегнул брюки, достал член – длинный, толстый и почему-то желтоватый (наверное, вазелин). – Дима говорит, что я смогу боксировать на ринге и получать большие деньги… – продолжал он, застегиваясь. – Но я думаю так: на ринг я не пойду… мне не надо на ринг… я пойду в кино сразу… сразу стану звездой…

До этого он хотел быть директором.

– Я буду работать директором, – говорил он. – У меня будет свой офис, папка, компьютер. Я буду сидеть за столом и работать в компьютере. У меня будет официантка. Она будет приносить бумаги. Я буду много говорить по телефону. Поэтому у меня будет три телефона. И машина, лексус, директор ездит на лексусе… у меня будет лексус…

* * *

Наши психотерапевты тоже сильно отличались от норвежских. Может быть, потому что дурики были другие, и кабинеты… Во всяком случае, те кабинеты, в которые мне приходилось заглядывать, были ужасные. Тридцать лет без ремонта, всё как в восьмидесятые. Вневременье какое-то. Несколько лет я исправно ходил к одному харизматичному докторишке – похож был на наркомана, чем и приглянулся мне – у него в кабинете ничего не менялось: трещины, трухлявые рамы, старый радиоприемник, вентилятор «Апшерон». Может быть, подсознательно мне это нравилось: путешествовать в прошлое (любил болеть в детстве: один с книгами – кто еще нужен?). Типчик этот был расхлябанный и с лица пунцовый (кажется, колёса глушил). Не носил халата. В первый раз, когда я попал к нему удушливым июльским днем, он сидел в индийской рубахе пестрой раскраски, расстегнувшись почти до пупа. Золотая цепочка на шее. Худой, лысый, морщинистый эстонец. Он походил на американского, до бесчувствия высушенного тропиками офицера, который сидит где-нибудь во Вьетнаме и убивает время при помощи таблеток. Вполне сошел бы и за полицейского. Из года в год он говорил мне одно и то же; спросит: «Ну как? Мысли какие-нибудь посторонние есть?». Я отвечал, что вроде бы нету. Он выписывал мне таблетки, выпивал стакан воды и принимался разглагольствовать о том, как стресс ввергает людей в отчаяние (с годами репертуар не менялся, только цифры менялись, а суть оставалась прежней).

– Стресс – это чревато самыми различными расстройствами психики… Угу… А сейчас кризис! Глубокий глобальный кризис! Который сказывается на всех и на каждом! И в первую очередь страдает – тонкая нервная организация – пси-хи-ка, дорогой мой. Понимаете? Люди кончают с собой в кризис. Ремарка читал? То-то и оно! Перечитай! Актуально! Нас еще не накрыло целиком. Нас еще подстерегает много неприятностей. Ну, что ты! Мы еще не достигли дна! У нас многое впереди, так много всего, ха-ха-ха… Как знать, как мы изменимся через несколько лет, нас будет не узнать, может быть, обратно в обезьян превратимся! Шучу, шучу… Но сейчас я тебе серьезно говорю: учти! – Грозил он мне пальцем. – Мы еще не достигли дна! Что бы там ни плели Ансип[67]и его контора, мы по пути на дно, лифт плавно опускается, это единственное наше преимущество перед Грецией, Латвией и Румынией: мы опускаемся на дно плавно. Те полетели вниз, как ведро в колодец из рук нерадивой доярки. Шмяк, и они на дне! А кто вытаскивать будет? Такие, как мы? Руками стариков. Страна на глазах превращается в немощного пенсионера. И этому пенсионеру на шею и грека, и румына, и латыша! С их миллиардными долгами! Не сме-ши-те меня! Наше правительство готово лизать, лишь бы их по головке погладил Европарламент. Родную мать толкнут под колеса кареты, как в старые добрые времена. Отца заставят перед ногами царя броситься в лужу, чтоб царь не запачкал сапог, а потом смеяться будут над стариком. Это в крови у нас, что поделать…