Книга Признания бессовестной карьеристки - Адель Лэнг

Оставив газету в обнадеживающей близости от телефона, улизнула в Уимблдон, чтобы съесть чего-нибудь поприличнее за счет Анжелы. Та явилась в беременном платье из магазина уцененных товаров, обвешанная камешками своей фирмы (назвать их полудрагоценными язык не поворачивается), и объявила, что «Джулс и K°» не по карману мои неофициальные расценки и обеды «для особо важных клиентов».

Предложение расплачиваться со мной побрякушками, пусть даже и не вызывающими аллергию, я отвергла и, расторгнув таким образом наши деловые отношения, занялась более насущными проблемами, – например, как отговорить Анжелу от самоубийственного брака с Оболтусом.

С первых же слов выяснилось, что дела у них далеко не безоблачные. Например, ее крохобор-жених купил обручальные кольца на январской распродаже. Странно еще, что ему не пришло в голову выбрать их в зимнем каталоге «Джулс и K°».

Несмотря на мои протесты и уговоры, Анжела твердо решила сыграть свадьбу. Она хочет, чтобы у ее ребенка был отец, пусть даже из тех, которые считают, что «Донна Каран» – это ливанская закусочная.

Суббота, 4 января

В комнате минус два. Остается только изнывать от жары в общественной сауне вместе с теплолюбивым Фергюсоном. Завернулась в громадное полотенце и смотрю на чужой, целлюлит. Фергюсону плевать на мои трудности, он без умолку тараторит о своем новом дружке Форесте. Этот Форест увлекается эзотерикой, медитацией и релаксацией. В обмен на определенные отношения Фергюсон согласился раз в неделю бесплатно убирать ему квартиру. Печально, но даже мысль о том, как этот пижон скачет в наряде горничной и смахивает пыль, не улучшила моего настроения.

Через пять часов сауны почувствовала себя больной и измотанной, а что самое страшное, не удостоилась даже взгляда от загорелых адонисов у бассейна. Увидев мое побледневшее от ужаса лицо и забыв, что сам он две недели жарился под ультрафиолетовой лампой в солярии, Фергюсон стал уверять, будто «загадочная бледность» сейчас в моде. Пропустила его идиотские утешения мимо ушей и купила по дороге к Элизе тюбик автозагара.

Воскресенье, 5 января

Стук в дверь. Не отвечаю. Это принесли утреннюю газету. Тихонько вылезаю, беру.

Все из-за того, что я вся в гадких оранжевых разводах с головы до пят. Пришлось почти весь день проваляться на Элизиной ситцевой постели. Небеленые простыни укоряют меня своим бронзовым загаром за то, что не прочла инструкцию на тюбике.

Вечером по-прежнему такая холодрыга, что делать ничего не возможно. Для согрева смотрела по телику теннисный турнир в Австралии. Зачем игроки тратят силы на беготню? По мне, так им просто надо встать посреди корта и ждать, пока соперник сварится на месте.

Элиза тем временем вертится под ногами со своей дурацкой уборкой и готовкой. Как надоела!

Понедельник, 6 января

Искусственный загар немного сошел, так что вышла пообедать, чтобы не есть отвратную Элизину стряпню. Впервые поступилась своим правилом не ходить в такие места, где нельзя курить: пошла в кинотеатр «Вирджин» на Вулман-роуд и смотрела дневной детский фильм про индейцев в безумно натопленном зале. Когда же подошло время взрослых сеансов, пришлось покинуть теплое пристанище: на хорошие фильмы все билеты проданы, а терпеть два часа Кевина Костнера я отказываюсь – лучше замерзнуть.

Вторник, 7 января

На улице и в доме похолодало еще сильнее. Элиза оставила умеренно агрессивную записку на холодильнике: мол, если хочу, чтобы она меня кормила, то должна купить продуктов.

Это было последней каплей. Элиза, наверное, вообразила, что мне нравится ее ужасная стряпня. Ни минуты долее! Она заслужила, чтобы я ее бросила.

Позвонила маме в Барнсли и сказала, что собираюсь погостить у них, пока окончательно не встану на ноги. Потом Теддингтону: потребовала профинансировать билет первого класса, потому что знаю – ему платят наличкой. Он очень благодарен, что я не сообщаю о его черном заработке в управление социального страхования, поэтому с радостью пришел на помощь.

Среда, 8 января

Стою, согнувшись, над унитазом в Йоркшире и проклинаю день, когда родилась на свет. Предки определенно не забыли, как я развернула их на Кингс-Кросс в прошлом году, и теперь решили всеми силами испортить мое пребывание «на севере». С тех пор как мать сбила на машине корову херефордской породы, родители стали убежденными вегетарианцами и встретили меня должным образом – на завтрак, обед и ужин подается какое-то гнусное зеленое месиво. Если бы не знала, подумала бы, что меня кормят сеном. Отец стрижет газоны; надо обратить внимание на уровень компоста в яме.

Что еще хуже, мать переделала мою детскую спальню в оранжерею, так что я теперь вынуждена привыкать к бугристой родительской кровати непомерных размеров. Сами они перебрались в сарай во дворе. Самое ужасное – мне велели курить на улице, потому что у отца астма. Это в такой-то холод!

Так я очень быстро скачусь и стану испорченным, дерзким ребенком, заявила я. На отца это не подействовало. Он сказал, что я всегда была именно такой.

Ушла, хлопнув дверью, в спальню, даже не поцеловав их на ночь.

Четверг, 9 января

В шесть утра постучалась мать и спросила, не надо ли чего постирать. Указала на чемоданы «Луи Вуиттон» у изголовья и снова завалилась спать.

Около полудня выползла из кровати. Ну и захолустье – совершенно нечего делать. Побрела с мамой осматривать окрестности – ей надо в соседнюю деревню запастись фасолью и мюсли, потому что кульки из ее буфета мистически исчезли этой ночью.

Заказала порцию кофе в деревенской забегаловке. Официантка посмотрела на меня в упор пустыми глазами. Чтобы не усложнять дело, попросила вместо кофе факты. Мать, видимо, решила довести наши и без того натянутые отношения до разрыва: спросила о моей несуществующей личной жизни. Я бы взорвалась немедленно, если б не местные – они уже облепили нас, глазея на мои модные тряпки.

Вечером – не лучше: проторчала с Карлоттой в каком-то безобразном пабе в захудалом районе Барнсли.

Родители попросили ее жить отдельно. Она распрощалась с хахалем-уголовником за то, что тот спер ее сезонный железнодорожный билет, и теперь, к сожалению, свободна, как птица. Значит, я теперь становлюсь участницей ее брачных ритуалов, которые обычно проходят так: она пялится в упор на самого отвратительного типа в пабе, пока тот не раскошелится ей на выпивку.

Среди такого отребья я чувствую себя совершенно беспомощной, но принципы и дух соперничества не позволяют отступиться. Два заросших кретина из байкерской шайки «Череп» мигом реагируют на мои сигналы.

Пятница, 19 января

Если бы кто-то фотографировал с Луны, он мог бы запечатлеть страдающую глубоким похмельем горожанку (которая больше никогда, никогда, никогда не будет выделываться на «Харлее» после бутылки рома); она сидит, опершись на мешок цемента, курит «Мальборо» и смотрит, как ее мать возводит Великую йоркширскую стену. Родительский дом стоит на насыпи из шлака, поэтому мать решила оживить пейзаж тесаным камнем. В конце концов, я устала смотреть, как она замешивает пятидесятикилограммовые бадьи цемента и таскает наверх двенадцатитонные камни, и пошла домой. Обзвонила всех друзей в Лондоне – вдруг кто-нибудь желает спасти меня из добровольного изгнания.