Книга Страсти по Веласкесу - Валентина Демьянова

Дверь мне, как и в прошлый раз, открыл сам хозяин. Следуя за ним по пятам в направлении кабинета, я прислушивалась к звукам в квартире, но за закрытыми дверями царила тишина. Надежда на то, что Бардин живет один, окончательно превратилась в уверенность, когда он стал накрывать стол к чаю. По моему разумению, ни один имеющий жену мужчина не будет так ловко управляться с салфетками, чашками и ложками. И, уж конечно, он точно не будет знать, есть ли в доме варенье, и где стоят вазочки для него.

Снабдив меня всем, чем полагается, Бардин устроился напротив и попросил:

— Рассказывайте.

Мне и самой не терпелось приступить к разговору, поэтому, мерно позвякивая ложечкой о край чашки из тончайшего фарфора, я принялась излагать. Рассказывала подробно, не считая нужным что-либо утаивать, ну, а если, что вдруг пропускала, дотошный Бардин тут же начинал задавать уточняющие вопросы.

— Очень интересно, — задумчиво проговорил Бардин. — Я ведь тоже несколько лет назад пытался разыскать документы музейного фонда, но у меня ничего не получилось. Ответ был категоричный и неутешительный: все уничтожено за ненадобностью при ликвидации НМФ. А вы, Анна, молодец…

— Мне просто повезло, — пожала я плечами. — Удачное стечение обстоятельств. Даша знакома с Верой Геннадиевной, а у той дед…

— Не оправдывайтесь. В нашей стране знакомства решаю все. Мы по знакомству лечимся, устраиваемся на работу, поступаем в институты… По большому счету, все это не имеет значения. Главное, вы их нашли, и важность сделанного вами открытия невозможно переоценить.

Очень натурально смутившись и даже слегка порозовев, я с энтузиазмом пообещала:

— Если появятся еще какие-то новости, я обязательно вам расскажу.

— Буду искренне благодарен, — не стался в долгу он и одарил меня долгим проникновенным взглядом.

Мне показалось, что в этом взгляде промелькнуло нечто большее, чем простая признательность, и я слегка занервничала. Стараясь побороть некстати накатившее волнение, с невинным видом спросила:

— Виктор Петрович, в нашу прошлую встречу, рассказывая о картине, вы ссылались на некие документы. У меня сложилось впечатление, что они находятся в вашем личном архиве. Это действительно так? Я ничего не перепутала?

Теперь Бардин смотрел на меня настороженно и даже неприязненно. От его недавней задушевности не осталось и следа.

— Все верно. Я действительно владею кое-чем.

Разительная перемена, происшедшая с хозяином дома, неприятно поразила меня. Сначала я почувствовала себя неуютно, а потом разозлилась. Какого черта? Так не поступают, делиться так делиться!

— Надеюсь, вы не откажетесь показать их мне? — с нажимом спросила я, глядя ему прямо в глаза.

— Сожалею, но не могу. Это частные бумаги, и писались они без расчета на то, что их будут читать посторонние, — с каменным лицом отозвался Батурин и даже отодвинулся подальше от меня.

— Но вы же их читали! — стараясь скрыть обиду, заметила я.

— Мной на то было получено разрешение. Мне их подарили.

Ответ прозвучал почти грубо. Всем своим видом хозяин кабинета демонстрировал, что не намерен уступать. Настаивать было бесполезно и даже рискованно.

— Не будем спорить. Не хотите показывать и не надо! — миролюбиво согласилась я.

Лицо Бардина разгладилось, уголки губ изогнулись в улыбке.

— Не обижайтесь. Действительно, не могу, — развел руками он, и глаза его вновь засветились тихой нежностью. — Скажу только одно: если бы не эти документы, я никогда бы не увлекся творчеством Веласкеса.

Я торопливо закивала, всем видом показывая, что понимаю важность только что сказанного, и заискивающе пролепетала:

— А изображение картины, о которой идет речь, у вас случайно нигде не припрятано? Очень хотелось бы посмотреть, что же именно я разыскиваю.

— Ну, разве что совершенно случайно. Фотография вас устроит? — осведомился Бардин и, не дожидаясь ответа, вытащил из ящика старинного бюро плотный квадрат картона.

«Заранее приготовил», — мелькнуло у меня в голове.

— Предполагал, что вы захотите взглянуть, — улыбнулся он.

Видно было, что фотография сделана в частном доме. На затейливом, обитом пестрой тканью диване сидел, закинув ногу на ногу, подтянутый господин в темном костюме. Одна его рука лежала на колене, другая покоилась на невысокой спинке. Рядом с диваном стоял столик на гнутых ножках, на нем лампа с абажуром. За спиной мужчины на светлой стене висела картина в массивной раме. Хотя фото было черно-белым, а изображение довольно мелким, но тем не менее оно давало представление об исчезнувшем полотне. Картина была поясной. Христос изображен был вполоборота к зрителю. Хорошо была видна оливковая ветвь в его правой руке, а вот терновый венец я не разглядела.

— А это кто? — ткнула я пальцем в мужчину на фото.

— Последний владелец картины. Князь Николай Батурин собственной персоной, — с пренебрежением отозвался Бардин.

Я подняла на него глаза:

— Он вам не нравится?

— А что в нем может нравиться? — удивился Бардин. — К тому же, насколько мне известно, он был довольно неприятным человеком.

— Вот как, — пробормотала я, всматриваясь в лицо на фотографии.

На мой взгляд, князь Николай был очень даже ничего. Мужественное лицо, приятные, но не слащавые черты, открытый взгляд. Густые и очень светлые волосы зачесаны назад, открывая высокий лоб, над верхней губой аккуратная щеточка усов. Красавец, но смотреть на него приятно.

— Почему вы так настроены против него? Он не производит впечатления нехорошего человека.

— Вы хоть что-нибудь о нем знаете? — спросил Бардин.

— Ничего.

— Значит, ваше мнение основывается исключительно на впечатлении от внешности князя? — презрительно скривился Бардин.

Мне не понравился ни тон, ни выражение лица. Откуда у современного человека такая ненависть к давно усопшему князю? Мой ответ прозвучал очень сдержанно:

— Можно сказать и так. Но этого, видимо, недостаточно?

— Для кого как! Вам, женщинам, этого всегда за глаза хватало.

«Да ты женоненавистник! — мысленно ахнула я и с сожалением уставилась на Бардина. — Вот жалость-то какая!»

А Виктор Петрович продолжал:

— Хотите, расскажу, каким на самом деле был этот красавец?

Я молча кивнула.

— Богатый помещик, успешно служил в Петербурге, делал блестящую карьеру, а после смерти отца вышел в отставку и вернулся в родовое имение…

— Ничего особенного, все так жили, — заметила я.

Мое замечание его рассердило, и он фыркнул:

— А почему он вернулся, можете догадаться?