Книга Тайна оранжевого саквояжа - Анна Дубчак

— Имя-то мое. Но вот фамилию я свою говорить не стал. Это я, наверное, сам виноват, что меня сделали Рыжовым.

— Ну а мне-то ты можешь сказать свою настоящую фамилию?

— А ты еще не понял? — и тут Соломон как-то очень странно посмотрел на Сергея.

— Если честно, то нет… Откуда…

— Ладно, сейчас еще одну вещицу покажу, ту, которую мне удалось сохранить.

И он достал из кармана рубашки, которую еще ни разу не снимал за все то время, что они с Сергеем были знакомы, носовой платок.

— Смотри внимательно… Минут пять. А потом скажешь, договорились?

Он встал и подошел к окну. А Сергей, разложив голубой платок из тонкой ткани на коленях, стал ее пристально рассматривать, как если бы пытался и там найти какие-то почти невидимые узоры или знаки. Но знак был только один. Это был вышитый шелковыми нитками готический вензель — буква «В». Это все (кроме грязных пятен, разумеется), что было особенным на этом платке. О чем он и сказал тотчас Соломону.

— Правильно. И такие вот метки были на всей моей одежде. Вот и спрашивается, зачем было вокруг старой детской одежды, каких-то там подштаников и рубашки устраивать такой ажиотаж?

— Ты имеешь в виду Альбину? — догадался Сергей.

— Конечно! Зачем ей было прятать от меня эти вещи, а потом еще красть медальон?… Хотя с медальоном все, в принципе, понятно — золото как-никак.

— Мне кажется, я начинаю понимать тебя. Думаешь, кому-то было важно, чтобы ты забыл свою настоящую фамилию?

— Ну конечно! А эти вещи с метками семьи Бауэр… — тут он резко замолчал, прервав себя на полуслове. — Вот черт, проболтался…

— Ты — Бауэр? Это твоя настоящая фамилия?

— Да. Но ты должен хранить это в тайне. У меня впереди еще вся жизнь, и я сам должен решать, как мне относиться к своей матери. Понимаешь, Альбина постоянно твердит, что моя мать приходила в интернат и даже видела меня, но не захотела брать. Я не верю ей, и ты не должен верить. Если бы ты знал только, какая у меня мать…

В это время раздался тихий скрип, и дверь в комнату отворилась, впуская белую тоненькую фигурку с распущенными волосами.

— Мальчики, это я, не бойтесь, это не привидение…

Маша подошла к торшеру так, чтобы ее было хорошо видно, после чего села на постели и повернула голову в сторону Соломона:

— Можете меня презирать, но я подслушала весь ваш разговор.

Она выдержала паузу, ожидая услышать в свой адрес пару-тройку неприятных характеристик. Но не услышала.

— Понимаете, мне не спалось… Кроме того, я должна была рассказать вам кое-что о Ларисе. Не хотелось говорить это на ночь глядя, чтобы не расстраивать тебя, Сергей. Но ведь то, что только что услышала здесь, имеет ко всей ее истории непосредственное отношение.

И какое же? — Соломон всем своим видом показывал, что очень сожалеет, что Маша услышала его признание в отношении тайны своей настоящей фамилии.

— Я тебе расскажу кое-что, что тебя заинтересует, но прежде ты расскажешь нам, какое отношение ты имеешь к Илье Галицкому?

Соломон аж подскочил, взмахнул руками и замотал головой.

Сергей изумленно взглянул на Машу. Похоже, он и сам не помнил, о ком она ведет речь.

— Сережа, помнишь тот листок из художественного альбома, который Никитка подобрал в разгромленной квартире Ларисы?

— Ну, помню…

— А сам альбом художника Ильи Галицкого, который мы обнаружили в гостиничном номере Ефима Борисовича, и который ты, — она ткнула пальцем в сторону Соломона, — листал, сидя в кресле? И на мой вопрос, интересуешься ли ты живописью, ты еще ответил, мол, «это еще откуда здесь»? Вспомнил? Вы оба — вспомнили? Или думаете, что все это случайно? А я вот, в отличие от вас, обратила внимание и на фотопортрет художника и кое-что поняла… Соломон, ты будешь говорить или считаешь, что нам с Сергеем надо забыть эту историю навсегда? Отвечай, ты знал Галицкого? Ведь это он, Сережа, это он, помнишь, бородач, который приходил тогда к Ларисе домой и собирался ей что-то рассказать…

— Он? — удивился Горностаев. — Художник? Но что он собирался ей рассказать?

— Ладно… — махнул рукой Соломон. — Да, Маша права, я действительно знаком с Ильей Николаевичем Галицким. Я жил у него почти год…

И он рассказал, как вскоре после того, как его мать оставила его с Буффало и исчезла из его жизни, он сбежал в Москву.

— Я хотел добраться до дома, я помнил то место, где мы жили с мамой, но у кого бы я ни спрашивал, где оно находится, все только плечами пожимали…

— А сейчас ты помнишь этот город?

— Да это и не город, а просто место в лесу, там рядом нет домов… Это в Латвии.

— Латвии? — хором воскликнули Маша с Сергеем. — Значит, ты не русский?

— Не знаю. Но если фамилия моя Бауэр, значит, не русский.

— Так как называется то место, в котором вы с мамой жили?

— Странное такое название: Дупуми.

— Ничего и не странное, бывают и еще постранней…

— Ты остановился на том, что сбежал от Буффало в Москву, хотел через Москву добраться до Латвии?

Да, но денег у меня не было. К тому же, за мной стала охотиться милиция. И тут пря— Лариса!

И Маша рассказала ребятам о том, что узнала от самой Ларисы. Что у нее есть сын, которого она отдала своей родной сестре.

— Все сходится! Галицкий, увидев ее фотографию на афишах и вспомнив свой портрет, который он нарисовал для тебя, посчитал, что она и есть твоя мать, и решил найти актрису, бросившую своего сына, и признаться ей в том, что мальчик почти целый год жил у него. И заодно, быть может, пристыдить мамашу за такое…

Соломон от волнения даже взмок.

— Скажи, разве не похожа Лариса на этот портрет? — допытывалась Маша.

— Похожа, — пожимали плечами Сергей с Соломоном.

— А разве ты ничего не испытывал к ней, когда увидел ее?

— Ну… жалко было… — говорил Соломон. — Но при чем же здесь тот тип, который похитил ее?

А вот на этот вопрос мы сможем ответить, я думаю, когда узнаем, что в этом желтом конверте, — и Маша достала из недр своей одежды конверт, который она взяла у спящего брата. — Думаю, что этот конверт Никита нашел в гостиничном номере, приметил его, но ничего не сказал нам. Помните, у него живот схватило? Уверена, что с животом у него было все в порядке. Просто ему понадобилось время, чтобы достать этот конверт и спрятать в своей одежде.

— Ну и Пузырек… — усмехнулся Сергей. — Так открывай. Хотя, ты можешь ошибаться…

— Я слишком хорошо знаю своего брата.

И Маша разорвала конверт. В нем была свернутая вчетверо старая газета. Свет от торшера упал на первую же страницу с фотографиями, и Соломон ахнул, схватил газету и прижал к груди… Он тяжело дышал и стоял так некоторое время с закрытыми глазами, шепча «Это она, это она… Дупуми…»