Книга Русская феминистка - Маша Царева

Любовь – это когда Эмма Бовари плюет на все, чтобы отдаться тому, чего сама не понимает. Пусть несостоявшаяся, но любовь. Любовь как она есть – это Надя Андре Бретона. Каренина. Скарлетт. Но уж никак не жирная отроковица, которая размазывает слезы по прыщавому лицу, потому что некто из десятого «Б» пошел провожать до дома другую. И не учительница географии с фиолетовыми стрелками на веках, которая сопровождает леденящим кровь лошадиным ржанием появление физрука.

Вокруг меня все вечно были влюблены, и я к этому давно привыкла. Как и к тому, что сама я не имею к этим глупостям никакого отношения.

Влюблена была Лу. Но она хотя бы умела оставаться честной. Любовь ее была всепоглощающей, но недолговечной, как тропический ливень. Она сама это прекрасно понимала и никогда не разыгрывала пантомим под условным названием «горение вечной страсти». Она не бросалась в омут с головой и легко могла вообще отказаться от не вовремя настигшего чувства, если оно казалось ей потенциально разрушительным. Ведь она точно знала – пройдет время, и «переболит». А еще она умела посмеяться над собой, влюбленной.

Ее любовь была котлом ведьмы, в котором, весело булькая, кипело ароматное зелье. Туманным русалочьим болотом. Чем-то, с одной стороны, темным и опасным, но с другой – эфемерным, сказочным.

– Любой мо́рок легко развеять, если ты знаешь его природу, – любила говорить она.

У Лу всегда было много мужчин. При этом в каждого она была влюблена, и каждому, пусть и ненадолго, отдавала себя всю, без остатка. А вот они часто принимали блеск в ее глазах за обещание вечности. Начинали придумывать общее будущее и верить в него, как в святыню. Больно им было падать с этой высоты. Поэтому они – все, кому Лу в один прекрасный день сказала что-то банальное по форме и смерти подобное по сути, «дело не в тебе, а во мне», – начинали страстно ее ненавидеть.

Если не знать мою Лу, а просто послушать сплетни, ей посвященные, сам Сатана показался бы вам ребенком. И содержанка она, мол, и ведьма, и истеричка, и дома у нее бардак, и в сексе никакая. Брошенные ею мужчины несли эти лозунги, обросшие подробностями, в свет, точно боевые знамена. Как будто бы убеждая других в ее неполноценности, чтобы было проще поверить в это самим.

Считается, что склонность к сплетням – чисто женское качество. Мой опыт доказывает обратное. Окружавшие меня женщины всегда были не из любителей позлословить за спиной. И дело не в темпераменте, не в любви к жанру кухонной болтовни. Просто у нас всегда находились другие темы.

Нам интереснее было поговорить, например, о страхе старости или о том, что заставляет некоторых бросить все и уехать курить гашиш в Гоа, чем о частностях личной жизни какого-нибудь Васи. Мужчины же, стоит им выпить по пятьдесят граммов виски, становятся страшными болтунами. В своей страсти почесать языком они порой готовы перейти границы совести.

Мой хороший приятель, фотограф, однажды рассказал мне о том, что у его новой девушки несимметричные груди, и это сводит его с ума, и хоть в остальном она – ангел, он все же думает намекнуть ей на существование профессии «пластический хирург» и, возможно, даже предложить оплату операции. Все это было поведано мне в формате ни к чему не обязывающего трепа за чашкой кофе с коньяком. Если честно, я даже не сразу сообразила, что ответить, хотя обычно за словом в карман не лезу. Почувствовала себя словно облитой помоями. Как будто бы мне показали пятна мочи на чужом нижнем белье – и не просто показали, а предложили обсудить.

Итак, Лу всегда была влюблена, сколько я ее помнила. Всегда существовал кто-то, кто заставлял ее смеяться особенным, низким, русалочьим смехом. И слушать Олега Медведева по ночам.

Забегая вперед, скажу, что закончилось все это так резко, как будто бы провод перерезали. Ей было за сорок, она все еще была хороша собой и вполне могла себе позволить не менять темп личной жизни, но как будто что-то оборвалось у нее внутри, и она полностью потеряла интерес к мужчинам. Они исчезли из ее жизни раз и навсегда. Появились заменители – карты Таро, странные полусумасшедшие подруги, дорогой коньяк, холсты и масляные краски (страсть к самовыражению оказалась сильнее отсутствия таланта художника).

Забавно – Лу всегда доказывала второсортность мужчин, но на практике начала сходить с ума, именно когда удалила их из своей жизни. Впрочем, может быть, это просто совпадение.

Вечно влюбленной была и Лека.

Толстая милая тихая Лека.

Если любовь Лу была завораживающей песнью сирены, то любовь Леки являла собою камеру-одиночку с твердой шконкой, пустой алюминиевой миской на столе и унитазом типа «очко». То есть все было уныло и примитивно. И схематично. Любовь Леки была разрушителем иллюзий и обеспечителем депрессии, и все же, не будучи влюбленной, она чувствовала себя пустой. Мазохизм как он есть – Леке было необходимо, чтобы ее мучили и заставляли чувствовать себя ничтожеством.

Сначала она выбирала объект – разумеется, недосягаемый. Я не раз предлагала ей послать к черту реальную жизнь и посвятить в рыцари сердца кого-нибудь не вполне настоящего, какую-нибудь знаменитость (лучше всего давно умершую, например, Рудольфо Валентино) или вовсе героя кино. Проку было бы больше – они обеспечивали бы желанную меланхолию, не выкидывая коленца. Как прекрасен был бы в этой роли Атос. Или Мерлин. Или Мцыри – в нашей хрестоматии по литературе была такая волнующая иллюстрация, на которой он, мускулистый, темнокудрый и полуобнаженный, сражается с барсом. Ну чем он хуже тех идиотов, по которым страдала Лека, чем?

– Твоя Лека – энергетический вампир, – сказала однажды Лу.

– Это еще почему? – Я удивилась, потому что безобидная тихая подруга менее всего ассоциировалась с расчетливым и хитрым кровососом.

– Потому что любовь означает отдавание. Если ты не готов отдать себя, значит, не любишь, а пользуешься.

– Мне кажется, Лека почку готова отдать, если кто-то пригласит ее на «медляк», – хмыкнула я.

– Почку каждый дурак отдать может, – поразила меня Лу, ход мыслей которой всегда меня завораживал. – Отдать почку – это одноразовое геройское решение, которое не требует долгой духовной работы. Принял решение – и все, дальше ты пассивный элемент. А чтобы научиться отдавать себя целиком, надо работать постоянно. Ведь от природы мы такие эгоисты.

– И в чем же заключается эгоизм конкретно Леки? – все еще не понимала я.

– Да твоей Леке от этой так называемой любви нужно одно – получить пощечину, гордо удалиться и жевать сопли в самом любимом ее состоянии – тоске. Это ее наполняет и питает. Она бывает счастливой, только когда чувствует себя ненужной. Ей вовсе не требуется обратная реакция. Ни возвышенное восхищение, ни потные обжималочки в подъезде.

– Не знаю… – засомневалась я. – Но она такие стихи пишет… То есть убогие, конечно… Но о том, как она хочет, чтобы ОН ее обнял, прижал к могучей груди… Хотя у Витьки, по которому она сейчас страдает, грудь как раз впалая.

– Это часть программы, – улыбнулась Лу, закуривая. – Писать стихи о том, что ты чего-то желаешь, вовсе не значит желать этого по-настоящему. Более того, я уверена, что, если ОН таки прижмет ее к могучей груди, Лека сбежит в панике, роняя тапочки, а потом ее будет долго тошнить от отвращения… Поэтому из чувства самосохранения она выбирает тех, кто уж точно никогда так не поступит.