Книга Университетская роща - Тамара Каленова

Не заходя домой, Крылов пошел в дровяник и долго, до изнурения, рубил дрова…

…Пономарев с трудом отобрал у него топор.

— Это же форменное истязание! Разве ж так можно? Мы с Габитычем с ног сбились, стол накрыли, господин попечитель обещался быть, а вы дрова заготовляете! Как прикажете вас понимать? Фанфаронство али капрыз?

— Фанфаронство, — опомнился Крылов; в самом деле, сегодня ж первое августа, день его рождения, тридцать пять лет стукнуло… — Ты, как всегда, прав, как всегда, в точку, любезный Иван Петрович. Ладно, каюсь. Веди меня…

Небольшая квартирка в университетском флигеле сияла чистотой и светом. Расставлены по стенам полки с книгами. Топорщит шершавые листочки погибавший было ванька-мокрый, скромный домашний цветок. Шаят, горят жаром, без пламени, березовые поленца в самодельном камине. Почвикивает в клетке щегол. На столе хрустальный графинчик с можжевеловой настойкой, поздравительная депеша от Машеньки.

Крылов с благодарностью посмотрел на Ивана Петровича. Усилием воли отодвинув видение кирпичеделательного сарая, — не забыл, нет! — отодвинул. Тридцать пять лет… Эх, кабы дни ангелов приносили одну только радость…

Господин попечитель Василий Маркович Флоринский не зря имел репутацию точного и обязательного человека. Ровно в девять вечера о его появлении возвестил медный колокольчик в прихожей.

Крылов вышел встречать.

Сановный гость был не один, с супругой.

Крылов принял у Марии Леонидовны летнюю накидку, а также трость, шляпу и макинтош Василия Марковича. Плащ из непромокаемой прорезиненной ткани — изобретение шотландского химика Чарльза Макинтоша — был чудо как хорош: новенький, легкий, на белой шелковой подкладке, просторный, словно римская тога. Василий Маркович одеваться любил и не жалел, видимо, средств на модные вещи.

— Милости прошу в комнаты, — пригласил Крылов, смущаясь бог знает отчего и ругая себя за это; ну, подумаешь, зашел на чашку чая начальник с супругой, что ж теперь — в трепет входить?

Мария Леонидовна, обладавшая чутким и добрым сердцем, догадалась о смятении хозяина и ободряюще улыбнулась ему. Ее большие серые глаза засияли дружеским расположением.

— О, да вы недурно разместились! — похвалила она, оглядывая нехитрое убранство крыловского жилища. — И книг у вас изрядное количество. Ботаника, география… Гумбольдт, Ледебур, Миллер…

— Благодарю вас, Мария Леонидовна, — ответил Крылов, чувствуя, как проклятая робость постепенно проходит. — Библиотека у меня действительно, в основном по специальности подобрана. За что не раз получал упреки от моей супруги. Она любит французские романы и расследовательскую литературу, к коим я равнодушен, и порой сердится, когда я забываю их выписывать.

— Ах, я тоже обожаю всякие авантюрные книги! — подхватила госпожа Флоринская, опускаясь в кожаное кресло с высокой спинкой. — Рокамболь у Понсон дю Террайля — это необыкновенный преступник. Это вор-джентльмен, и его обаянию трудно противиться.

— Да? — иронически переспросил Василий Маркович. — Что-то я не припомню в своей библиотеке этих самых рокамболей…

— И не припомните, друг мой! — с вызовом сказала Мария Леонидовна и повертела на пальчике золоченым ключиком, пристегнутым к поясу изящной цепочкой. — Они все покоятся в моем шкапчике, — и, обращаясь к Крылову, продолжила: — Габорио и Дойл, без сомнения, прекрасные авторы. И мне, русской патриотке, жаль, что «Петербургские трущобы» Всеволода Крестовского уступают западным писателям в живости изложения.

— Простите, не осведомлен в этом вопросе. Не читал Крестовского, — повинился Крылов.

А Флоринский взмолился:

— Матушка, помилуй, совсем уморила ты нас с Порфирием Никитичем своими дойлами и крестовскими!

Мария Леонидовна кинула на мужа обидчивый взгляд, хотела было что-то сказать в отместку, но тут подоспел расторопный Иван Петрович с пирогом на китайском фарфоровом блюде, сделал глазами — и Крылов, подчиняясь его знаку, пригласил гостей к столу.

От пирога распространялся рыбный дух, смешанный с запахом пропеченного теста. Иван Петрович сиял, ожидая похвалы.

— А пирог недурен, — сказала Мария Леонидовна, откушав кусочек, положенный на ее тарелку. — Сами готовили?

— Так точно-с. Сам, — Иван Петрович чуть не прослезился от умиления. — Сибирский пирог-топтанник. Клади в него все, что съедобно: рыбьи пупки, печень, кишочки, молоки…

Рука госпожи Флоринской дрогнула, и лицо ее выразило растерянность.

— Нет-нет, не сомневайтесь! — поспешил ее успокоить Пономарев. — Я и кусочки стерляди положил!

— Благодарю, — ответила Мария Леонидовна. — Я, пожалуй, съем еще свекольного салату.

Несмотря на этот маленький инцидент, пирог именинника все же наполовину был съеден. Разговор мало-помалу выправился, задевая легкие, малозначительные темы: о погоде, которая вроде бы и ничего, да порой проявляет себя капризно, как вот сегодня, когда ни с того ни с сего потянуло из мокрого угла, о газетных новостях…

Тут уж Иван Петрович не преминул вставить свое слово, стараясь вновь завладеть вниманием дамы. Слово его было посвящено… автоматам, механизмам, которые подражают движению живого существа и «сходствуют с этим существом в наружных формах».

— В древности были известны многие автоматы, — с увлечением рассказывал Пономарев. — Деревянный летавший голубь Архиты Тарентского — 408 год до Рождения Христа, а также летавший металлический орел и ползающая улитка Дмитрия Фалерейского. Но самое главное — андроид Птоломея — Филадельфа. Он, как пишут древние авторы, производил огромное впечатление! В средние века появилась говорящая голова Роджера Бэкона, летающие муха и орел Региомонтануса и ходячий по комнате андроид Альберта Великого!

— Да это же целое научное исследование! — заметил с улыбкой Флоринский. — Я поражен вашей памятью, Иван Петрович!

Польщенный, Пономарев повел тему далее.

— А в 18-м веке появились новые автоматы. Флейтист и утка Вокансона. Девица-андроид, игравшая на фортепиано, мальчик, писавший с прописи несколько фраз, и андроид-рисовальщик, выполнивший несколько весьма отчетливых рисунков. Все они суть изобретения братьев-швейцарцев Петра и Генриха Дроз.

— Что ж ты из отечественной истории никого не приводишь? — упрекнул родственника Крылов. — Разве на Руси мало изобретателей?

— Совершенно точно, — согласился Иван Петрович и, наморщив лоб, извлек из своей действительно бездонной и беспорядочной памяти русское имя: — Кулибин! Мой одноименник — Иван Петрович Кулибин! У него есть зеркальный фонарь и замечательные часы…

Мария Леонидовна была в совершеннейшем восторге от небывалой осведомленности Ивана Петровича. У них завязался обособленный разговор. Пользуясь этим, Крылов и Флоринский удалились в кабинет — выкурить по трубочке «амерфортского».

Как-то незаметно, сама по себе, их беседа сошла на дела.