Книга Рубикон. Триумф и трагедия Римской Республики - Том Холланд

Впоследствии Сулла говорил, что Беллона, женский эквивалент Марса, заранее предупреждала его о катастрофе. Вскоре после высадки в Италии один из его слуг впал в пророческий транс, открывший, что если победа не придет к Сулле немедленно, то Капитолий будет разрушен огнем. Суеверная природа Суллы не мешала ему быть мастером пропаганды, и история эта, вне сомнения, старательно повторяемая, самым удобным образом послужила для очернения дела его соперников. Конечно же, она напоминала публике о том, что Сулла, прежде чем отправляться в Грецию, отвел консула Цинну на Капитолий и заставил его поклясться в том, что он не причинит вреда Сулле во время его отсутствия. Цинна почти немедленно отрекся от своей клятвы. Вне сомнения, Сулла воспринял пожар на Капитолии как данный богом знак. Отныне, планируя свои репрессалии, он мог указать, что боги также требуют отмщения.

На самом деле отречение Цинны от своих слов было во многом таким же актом самозащиты, как и измены. В том жестоком политическом климате, который оставил после себя Сулла, простое соперничество выродилось в открытые и яростные столкновения. Разногласия по поводу всеобщей страшилки — предоставления италикам права голоса, — выродились в открытое военное столкновение между двумя консулами 87 года. Цинна, изгнанный из Рима Октавием, коллегой по консульству, немедленно стал искать способ возвращения. Первым предпринятым им шагом стало привлечение, с помощью понятных для толпы средств, легиона, по-прежнему стоявшего возле Нолы. В результате второй раз, едва ли более чем за год, он снял осаду и выступил на Рим. Однако Цинну привлекали другие союзники. Самый опасный из них принес с собой не легион, а обаяние имени. Гай Марий вернулся после долгих месяцев африканского изгнания, проведенных среди мрачных руин Карфагена.

Собрав по пути через Италию личное войско из рабов, он соединился с Цинной, а потом повернул на Рим. Город пал мгновенно. Обезумевший от горечи и ярости Марий устроил жестокую чистку среди своих врагов. Отказавшийся бежать Октавий был изрублен прямо в консульском кресле, а голову его доставили Цинне, который триумфально продемонстрировал ее с Ростры. Прочие противники Мария или бежали, или были уничтожены с особенной жестокостью. Ну а пока шайки рабов шныряли по городу, приведшего их старика, наконец, в соответствии с давним предсказанием избрали в консулы седьмой раз. Однако, едва вступив в должность, Марий запил и стал видеть кошмары. По прошествии двух недель его не стало.

Смерть его оставила Цинну единственным и неоспоримым вождем режима. С достойным сильного человека пренебрежением к условностям он три года подряд занимал консульский пост, готовясь к возвращению Суллы. Когда в 84 г. Сулла грозил вторжением в Италию, Цинна решил предупредить его и перенести сражение в Грецию. Однако на сей раз армейская риторика подвела консула. Солдаты его взбунтовались, и в ходе разразившихся волнений Цинна был убит. Большинство римлян, опасавшихся прибытия закаленных войной легионов Суллы, успели поверить в то, что после смерти Цинны возникает последний шанс для наступления мира. Сулла, однако, презрительно отверг все мирные предложения, сделанные нейтральной партией Сената, и отказался даже думать о примирении. Несмотря на гибель Цинны, сторонники Мария держали власть железной хваткой, и обе стороны готовились к войне не на жизнь, а насмерть. Кровная вражда перешла от Мария к его сыну, знаменитому своей внешностью «плейбою», образ жизни которого ничем не уменьшил сыновней ненависти к величайшему врагу отца. И пока пылал храм Юпитера на Капитолии, младший Марий поспешил туда, чтобы вынести не изваяние бога, не пророчества Сивиллы, а храмовые сокровища, которые позволяли ему оплатить больше легионов. Через несколько месяцев его избрали в консулы 82 года. Марию было тогда всего двадцать шесть лет.

Но к этому времени столь благородное презрение к конституции успело сделаться общей нормой. Сенаторы, честолюбию которых много лет преграждал путь Цинна и его марионетки, могли только молча раздуваться от гнева при виде столь молодого человека, прохаживающегося вдоль Форума в окружении телохранителей-ликторов. И все же при всей несомненной непопулярности марианцев, альтернатива не вселяла особого оптимизма. Зловещая слава, память о совершенных им злодеяниях не разлучались с Суллой. Возвращение его не вызвало ликования. Высказанное им намерение восстановить Республику воспринималось в лучшем случае с подозрением. Армии перекрывали ведущие к Риму дороги и не обнаруживали признаков уменьшения численности.

И все же высшие слои Рима воспринимали теперь Суллу в своей среде не как парию — так было во время его первого марша на Рим в 88 году, когда его сопровождал только один офицер. Через пять лет свита его уже «кишела» знатью. У многих из этих людей были личные счеты с марианцами. Выдающееся место среди них занимал представитель одного из самых знатных семейств Рима, Марк Лициний Красс, отец которого возглавлял оппозицию Марию и был казнен за это. В начавшейся чистке погиб и брат Красса; поместья семьи в Италии были захвачены. А владения эти наверняка были обширными: отец Красса сочетал блестящую политическую карьеру с абсолютно не подобающим сенатору интересом к импортно-экспортной торговле. Семейство это не случайно получило прозвище «Богатые». Красе должен был унаследовать от отца понимание того, что богатство является самым надежным основанием для власти. Впоследствии скандальную известность получило его утверждение, гласившее, что человек не может заработать достаточное количество денег, если не имеет средств на содержание собственной армии.[64]Суждение это было основано на полученном в юности опыте. Спасаясь от истребивших его семью убийц, юный Красе был вынужден совершить путешествие в Испанию, из которой отец его, пребывая на посту наместника, извлек невероятный доход. Даже укрывшийся на дальнем берегу изгнанник смог вести там подобающий его положению образ жизни, причем местные жители снабжали его провиантом и достигшими зрелости девицами-рабынями. По прошествии нескольких месяцев столь «аскетического» существования известие о смерти Цинны заставило Красса предъявить свои права на отцовское наследство в полном масштабе. Являясь частным лицом, он предпринял доселе неслыханный шаг и собрал собственное войско — внушительный по тем временам отряд примерно в две с половиной тысячи человек. Далее Красе повел свою рать вокруг Средиземного моря, заключая союзы с другими настроенными против Мария силами, после чего под парусами переплыл в Грецию, где вступил в союз с Суллой, который вполне естественно приветствовал нового союзника с распростертыми объятьями.

Однако самый теплый прием выпал на долю полководца еще более молодого и блестящего, чем Красе. Сулла уже перешел в Италию, и войско его продвигалось на север, когда пришло известие о том, что на соединение с ним идет еще одно частное войско. Поскольку дороги были перекрыты различными промарианскими группировками, Сулла опасался того, что подкрепление может быть выкошено и не дойдет до него. Однако как раз в тот самый момент, когда он торопился навстречу своим союзникам, пришло новое известие: начинающий полководец одержал ряд блестящих побед и обратил в бегство армию консула. Так что теперь Суллу поджидала армия-победительница — выстроенная ровными рядами, блиставшими начищенным до блеска оружием и радостными глазами. Зрелище это — как и было рассчитано, — произвело на Суллу должное впечатление. Подъехав к шатру начинающего полководца, Сулла спешился. Его поджидал молодой человек, зачесанные назад волосы открывали профиль, напоминавший об Александре Великом. Юноша обратился к Сулле, именуя его «императором», то есть полководцем и в особенности победоносным полководцем, — и Сулла в свой черед приветствовал его тем же титулом. Такую почесть даже самым доблестным воякам приходилось зарабатывать много лет. Гнею Помпею было всего двадцать три года.