Книга Скрипка - Энн Райс

Пепел. Этот человек стал пеплом! А еготворение превратится в украшение журнального столика, в рождественский подарок,в библиотечный раритет, из которого в конце концов студенты-художникиповырезают все иллюстрации. Но благодаря нам книга останется на века. СвятойСебастьян Карла Вольфстана.

Я приуныла. Меня угнетало сознание того, чтожизнь Карла приняла такой малый размах: он прожил хорошую, стоящую жизнь, но невеликую – это не была жизнь талантливого человека, о которой я мечтала, когда стаким трудом постигала скрипку, это не была жизнь, за которую ведет борьбу Левкаждым своим стихотворением. Я остановилась. Прислушалась.

Скрипача поблизости не было.

Я не услышала музыки. Оглядела улицу по обестороны. Внимательно вгляделась в проезжавшие мимо машины. Нет музыки. Ниодной, даже самой тихой, ноты.

Я принялась вспоминать его, моего скрипача,черточку за черточкой, решив, что, возможно, кому-то другому его длинный узкийнос и глубоко посаженные глаза не показались бы такими соблазнительными. Авозможно, и показались бы. Какой у него красиво очерченный рот, какойнеобыкновенный разрез глаз, благодаря которым он выражал столько чувств: тошироко их раскрывал, то приглушал какой-то хитрой тайной. Снова и снова мнегрозили старые воспоминания, самые мучительные и сокрушительные из нихнадвинулись на меня стеной: отец, умирающий, безумный, вырывает пластиковыетрубки из носа, отталкивает сиделку… все эти картины словно принес с собойветер. Я потрясла головой. Огляделась. И тогда настоящее окутало меня со всехсторон.

Но я отказалась от него.

Я опять вспомнила о нем, о призраке, освежая ввоображении его худую высокую фигуру и скрипку, зажатую в руке, и пытаясь изовсех сил, несмотря на отсутствие музыкальности, припомнить мелодии, которые ониграл.

«Призрак, призрак, это был призрак!» – думалая.

Я все шла и шла, хотя туфли отсырели и в концеконцов промокли насквозь. Дождь снова припустил вовсю. Машина подъехала поближе,но я велела им убраться и пошла вперед. Я шла, потому что знала: пока я иду, нивоспоминания, ни сон не смогут меня одолеть.

Я много размышляла о нем. Припомнила все, чтосмогла. Что он носил обычную строгую одежду, какую покупают в недорогих магазинах,предпочитая ее повседневным и модным тряпкам; что он был очень высок – по моимподсчетам, по крайней мере шесть футов три дюйма; я вспоминала, каксмотрела на него снизу вверх, хотя в те минуты не чувствовала себя нималенькой, ни напуганной.

Должно быть, было за полночь, когда я наконецвернулась на родное крыльцо и услышала за своей спиной, как машинапритормаживает у обочины.

Алфея держала наготове полотенце.

– Входите, детка моя.

– Почему ты до сих пор не спишь? –спросила я. – Видела моего скрипача? Того моего друга-музыканта соскрипкой?

– Нет, мэм. – Она покачала головой,продолжая подсушивать мои волосы полотенцем. – Думаю, вы прогнали егонавсегда. Бог свидетель, мы с Лакоумом были готовы взломать ту дверь. Но высами справились. Он убрался восвояси!

Я сняла плащ и, отдав его служанке, подняласьнаверх.

Кровать Карла. Наша спальня на втором этаже,как всегда освещенная сквозь тюль красной рекламой цветочной лавки напротив.

Новый матрас и подушки. И разумеется, ниодного отпечатка моего мужа, ни единого его волоска. Только деревянная резнаярама тонкой работы, внутри которой мы когда-то занимались любовью, – этукровать Карл приобрел в те счастливые дни, когда ему доставляло огромноеудовольствие покупать для меня вещи. Почему, почему, спрашивала я тогда, почемустолько радости? Мне было стыдно, что тонкая резная мебель и редкие тканиделали меня такой счастливой.

Я ясно представила скрипача-призрака, хотя егоздесь не было. Я была одна в этой комнате – больше ни души.

– Нет, ты не ушел, – прошепталая. – Я знаю, ты еще вернешься.

Хотя, с другой стороны, с чего бы емувозвращаться? Какой у него был долг передо мной, у этого призрака, которого явсячески обзывала и проклинала? А мой покойный муж сожжен всего три дня назад.Или четыре?

Я начала плакать. В комнате даже неулавливается сладостный запах волос Карла или его одеколона. Не было запахачернил и бумаги. Не было запаха «Балканского собрания» – табака, от которого онтак и не смог отказаться, того самого, что постоянно высылал ему из БостонаЛев.

«Позвони Льву. Поговори со Львом».

Но зачем?

Из какой пьесы эта привязчивая строчка: «Ноэто было в другой стране. К тому же девка умерла»?[12]

Строка из Марло, вдохновившая когда-то иХемингуэя, и Джеймса Болдуина, и кто знает, скольких еще…

Я начала нашептывать строку из Гамлета:«…безвестный край, откуда нет возврата земным скитальцам».[13]

В комнате раздался долгожданный шорох: простозашелестели занавески, а потом заскрипели половицы, как иногда случается в этомдоме, оттого что в слуховые окна чердака ударится ветер.

Затем снова наступила тишина. Он словнопришел, а потом ушел – внезапно, демонстративно, и я почувствовала невыносимуюпустоту и одиночество этой секунды.

Все мои философские убеждения, которых якогда-либо придерживалась, оказались бессильны. Я была одинока. Одинока. Этохуже, чем вина и горе, и возможно, что… Нет, не стану об этом думать. Яулеглась на новое белое атласное покрывало и попыталась душой и теломпровалиться в черную пустоту, отгородиться от всех мыслей. Пусть ночь хотя быраз будет спокойной и безмятежной, как этот потолок надо мной, за которымскрывается равнодушное, невозмутимое небо с бессмысленными и дразнящимизвездами. Но я не смогла остановить ход своих мыслей – это все равно чтопытаться не дышать.

Уход моего призрака поверг меня в ужас. Я самаего прогнала! Я рыдала, шмыгая носом. Меня пугало, что я больше не увижу егоникогда, никогда, никогда, что он ушел так же безвозвратно, как уходят живые,что я сама развеяла это чудовищное сокровище по ветру!

О Господи, нет, только не так, нет, пусть онвернется. Если остальных приходится удерживать при себе, то я это понимаю ивсегда понимала. Но он ведь призрак! Мой Бог, пусть он ко мне вернется…

Я впала в полное отчаяние. А затем… что я могусказать? Что мы знаем о тех минутах, когда ничего не чувствуем? Если бы толькомы могли очнуться от этого забвения с ощущением уверенности, что в жизни нет никакихтайн, что жестокость всегда безлика… Но это не так.