Книга Скрипка - Энн Райс

Я внимательно их разглядела. После смертиматери мы с Розалиндой жутко поссорились. И все из-за материнских четок. Мыбуквально разорвали их, рассыпав по полу звенья и фальшивые жемчужины – этобыла дешевая вещь, но я ее сделала собственными руками, для мамы, и теперьзахотела вернуть. Но мы порвали их, а когда Розалинда бросилась вслед за мной,я с такой силой захлопнула дверь перед ее лицом, что стекла разбитых при этомочков глубоко врезались сестре в лоб. Сколько ярости. И снова на полу кровь.

Снова кровь… Словно мама до сих пор жива,опять пьет, падает с кровати и ударяется лбом, как случалось по меньшей мередважды, когда она разбивалась в кровь о газовую горелку. Кровь, кровь… Кровь наполу. Розалинда, моя скорбная, яростная сестра Розалинда! Порванные четки наполу.

Теперь я снова смотрю на четки и поступаюабсолютно по-детски: порывисто целую крестик, крошечное тело страдающегоХриста, после чего сую четки обратно под подушку.

Во мне клокотала ярость, словно яподготовилась к битве. Я вспомнила первые стадии опьянения в молодости, когдапиво божественно ударяло в голову и я, раскинув руки, бежала по улице и пела.

Каждая клеточка моей кожи горела огнем. Дверьоткрылась без малейшего усилия.

Убранство столовой выглядело как новое.Неужели предметы начинают сиять для тех, кому предстоит сражение?

Алфея и Лакоум застыли на пороге кладовой вдругом конце столовой – в ожидании, не понадобятся ли мне их услуги. Алфея нескрывала своего страха, а Лакоум, как всегда, излучал цинизм и любопытство.

– А мы думали, вы вскрикнете отнеожиданности! – сообщил Лакоум.

– Я не нуждалась в чьей-либо помощи. Но язнала, что вы здесь.

Я оглянулась, увидела мокрые пятна на кровати,воду на полу, но решила не беспокоить слуг из-за таких пустяков и сказалапервое, что пришло в голову:

– Пойду, пожалуй, прогуляюсь. Сто лет негуляла под дождем.

Вперед выступил Лакоум.

– Вы хотите выйти на улицу? Сейчас? Втакой дождь?

– Тебе нет нужды сопровождатьменя, – сказала я. – Где мой плащ? Алфея, на улице холодно?

Я вышла из дома и направилась поСент-Чарльз-авеню.

Дождь к этому времени едва моросил. Впервые замного лет я прошлась по своей улице – просто прошлась, как в детстве илиюности, когда мы бегали в аптеку «К и В» за мороженым. Хороший предлог, чтобылишний раз полюбоваться красивыми домами со стеклянными дверями и поболтать подороге.

Я долго шла в сторону окраины квартала, мимознакомых оград, зданий и заросших сорняком пустырей, где когда-то стоялиогромные особняки. Эту улицу всегда пытались уничтожить – либо прогрессом, либозапущенностью, и она всегда словно балансировала на грани исчезновения: ещеодно убийство, еще одна перестрелка, еще один пожар – и ее судьба будетбезжалостно решена.

Пожар. Меня передернуло. Пожар. Когда мне былопять, пожар охватил один дом – старую, мрачную постройку Викторианской эпохи,возвышавшуюся кошмаром на углу Сент-Чарльз-авеню и Филипп-стрит. Помню, какотец отнес меня на руках «посмотреть на огонь» и как я зашлась истерикой,увидев пламя. Оно так высоко взметнулось над людскими толпами и пожарнымимашинами, что, казалось, способно поглотить ночь.

Я стряхнула с себя этот страх и смутноприпомнила, как люди лили на меня воду, пытаясь успокоить. Розалинда пришла ввосторг от зрелища. Для меня же это было откровение такого масштаба, с которымне шла ни в какое сравнение даже новость, что все мы смертны.

Меня охватило приятное чувство. Давний страх,что этот дом тоже сгорит, исчез вместе с юностью – как и многие другиеопасения. Взять, к примеру, огромных ленивых черных тараканов, которые носилисьтолпами по обочинам дорог: я каждый раз в ужасе отступала в сторону. Сейчас иэта боязнь почти исчезла, как и сами тараканы в век пластиковых мешков и холодных,как ледник, домов.

Внезапно я вспомнила, что он сказал насчетЛьва и тогда еще совсем юной Катринки: будто мой молодой и очень любимый муж имоя не менее любимая сестра оказались в одной постели и я всегда корила за этосаму себя. Хиппи, марихуана, дешевое вино, слишком много заумных разговоров…Моя вина, моя вина. Я была трусливой верной женой, глубоко любящей своего мужа.Катринка же всегда отличалась дерзостью.

Что он сказал, этот мой призрак? Mea culpa.Или это мои собственные слова?

Лев любил меня. А я люблю его до сих пор. Нотогда я чувствовала себя такой уродкой, такой никчемной, а Катринка была такойсвежей, да и время было заполнено одной только индийской музыкой и идеямисвободы.

Великий Боже, неужели это создание явилось комне не во сне? Этот человек, с которым я только что разговаривала? Скрипач,которого видели другие люди? Теперь он окончательно исчез.

По другой стороне авеню ползла огромнаямашина. Я увидела, как Лакоум ворчит, высунувшись из заднего окошка, чтобывыдохнуть сигаретный дым.

Мне стало любопытно, что сейчас думает этотновый шофер, Оскар, и не захочет ли Лакоум сам сесть за руль. Лакоум никогда неделает то, что ему не по душе.

Я рассмеялась при виде этих двух моихохранников в огромной ползущей черной вольфстановской машине, но зато теперь ямогла уйти так далеко, как только пожелала бы.

«Хорошо быть богатой, – подумала я сулыбкой. – Ах, Карл, Карл…»

Мне показалось, я пытаюсь ухватиться засоломинку, чтобы не утонуть, и тогда я остановилась, «на время поступившисьбезотрадным блаженством»,[11] чтобы подумать о Карле, и толькоКарле, которого совсем недавно сунули в печь.

– Знаешь, совершенно не обязательно, чтоболезнь проявит клинические симптомы. – Голос Карла, такойуспокаивающий. – Когда меня поставили в известность о необходимостипереливания, я был болен уже четыре года. С тех пор прошло еще два…

Да, с моей заботой и любовью ты будешь житьвечно! Я бы написала об этом музыку, будь я Генделем или Моцартом, или тем, ктоумеет писать музыку… или исполнять ее.

– Книга, – сказала я, – книгапревосходна. Святой Себастьян, пронзенный стрелами, загадочная фигура.

– Ты так думаешь? Так ты о немнаслышана? – Карл всегда приходил в восторг от моих рассказов о жизнисвятых.

– Наш католицизм, – пояснила тогдая, – в те ранние дни был такой махровый и строгий, что мы напоминалиевреев-ортодоксов.