Книга Аккордеоновые крылья - Улья Нова

id="id16">

5

Игорек знает Черный город наизусть, как квартирку матери, хроменькой Валентины, растерявшей и утратившей всю свою красоту. Он мог бы ходить здесь вслепую, безошибочно сворачивая в нужный проулок, вламываясь плечом в дверь необходимого ему подъезда, с первой попытки нащупывая дверной звонок. Он мог бы с завязанными глазами, ухватив наугад, безошибочно срывать с ветки еще неспелое, кисловатое, но уже такое сочное яблочко в школьном саду. Мог бы двигаться на ощупь, распознавая ларьки папирос и фонарные столбы, мусорные баки, бараки окраины, лавку подгнивших, но все же годных для еды овощей, магазинчик уцененных ботинок, торговок на станции, подвальные мастерские, скамейки и бродяг, горланящих под окнами в сумерках. Он вызубрил наизусть недавно отстроенный центр Черного города, с низкими коробками-конторами из солнцезащитного стекла, с мраморными зданиями, похожими на неподъемные шкатулки из полудрагоценных камней. Со случайными насупленными карликами-разносчиками, с черными мотоциклистами патрульной службы, совершающими по несколько раз в сутки объезд центральных кварталов.

Игорек отлично знал ловушки и западни Черного города, его тайники, подземные туннели, забегаловки, притоны для сходок домушников и окраинных банд. Он знал в лицо карманников из электричек, сгорбленных заводских работяг, шатающихся по ночам бездельников. Он мог бы опознать где угодно торговок краденым, ютящихся пугливым рядком под железнодорожным мостом, молодых окраинных беспризорников, шлюх с расплывшимися алыми ртами и потеками туши на дряблых щеках. Разбуженный среди ночи, он смог бы отличить от тысячи других местных бледненьких швей в юбках ниже колена, офицеров патрульной службы, затянутых в черный хитин, насупленных ленивых таксистов. Множество теней Черного города он умел отличать одну от другой, был осведомлен, как от них оторваться, где от них спрятаться, чем отпугнуть. Он помнил, как когда-то давно, в детстве, добрый старик, хозяин лопоухого пса, шепотом объяснил, что Черный город возник на месте курортного поселка. Море постепенно отступило отсюда, попятилось на юго-восток, по шагу в день, по шагу за ночь, ушло прочь, лишь бы не быть рядом, лишь бы не соседствовать с Черным городом, в который рано или поздно хоть раз в жизни попадает каждый.

Каморка коммуналки оклеена выцветшими желтыми обоями с косым коричневым пунктиром, будто здесь идет нескончаемый дождь. Игорек заливает в себя две бутылки пива с плесневым привкусом. Брезгливо обтирает руку о брюки. Рассеянно выслушивает сиплые наставления о завтрашнем ночном налете. Подставляет ладонь, чтобы оценить горячее, твердое рукопожатие. Торопливо накидывает плащ. В кромешных потемках выкатывается по скрипучей деревянной лестнице в ночь. И движется дальше, краем глаза недоверчиво выхватывая сиплые двери подъездов, затаившие недобрую тишь бараки, заколоченные будки, заборы строек, нескончаемые ряды сараев и гаражей, утонувшие в тревожной окраинной темени Черного города.

Он старается не слышать лишнего, не вникать в то, что его не касается. Пропускает мимо ушей выкрики, скрипы, стоны, кошачьи песни. Руки его упрятаны в карманы плаща. Правая на всякий случай превратилась в клешню, окончание которой – крепко сжимаемый пистолет. Его холодноватая, устрашающая тяжесть внушает Игорьку уверенность в настоящем. Он быстро идет по проулку мимо деревянных бараков, большинство из которых пялятся в ночное небо выбитыми окнами безлюдных каморок, постепенно ставших пристанищами беспризорников и бродяг.

Левая рука Игорька перекатывает в кармане россыпь ошивающихся там безделиц. Между пальцами кружат монетки, тыквенные семечки, маленький ключ, отжившая зажигалка, граненая алая бусина-слеза, потерявшая пару запонка, подтаявшая карамелька, крышка от пивной бутылки. По правую сторону проулка в низком зарешеченном оконце первого этажа вспыхивает огонь – кто-то прикурил, потом в потемках поставил чайник на газовую плиту, озарив тьму синей вспышкой. В этот миг Игорьку начинает казаться, что оттуда, издалека, кто-то тихо и медленно движется ему навстречу. Насторожившись, он вжимает голову в плечи, не испуганно, а насупленно и угрожающе, чтобы в случае чего с ним побоялись связаться, чтобы его, как всегда, опасливо обошли стороной. Он продолжает размашисто, настойчиво шагать вперед. Пальцы его правой руки еще сильнее срастаются с пистолетом. Прищурившись, Игорек всматривается в роящуюся темень проулка. Не одинокая ли тень бродит по Черному городу в этот поздний час. Голодная, дрожащая от слабости, разыскивая в темноте, к кому бы прибиться, к кому бы пристать и не отвязываться потом годами. Игорек недоверчиво всматривается в тягучий мазут ночи и снова улавливает впереди легкое движение, как если бы посреди проулка вилась стайка черных бабочек с атласными крыльями, на фоне мягкой велюровой темноты, среди бараков и деревянных фонарных столбов. По правую сторону на втором этаже у кого-то бьют часы. Чинно и неуклонно, возможно, это одинокие часы в заброшенной квартирке, каждым новым дребезжащим ударом они раскалывают, разделяют тишь ночи на вчера и сегодня, заставляя Игорька встрепенуться и на всякий случай окончательно протрезветь.

Он утирает ладонью лицо, умывается зябким сырым ветром. Еще шаг и еще. Игорек уверен: кто-то идет ему навстречу, кто-то медленно и плавно надвигается, проступая из темноты. В уме он на всякий случай прокручивает разнообразные маневры, с помощью которых не раз удавалось увернуться и отбиться от привязчивой тени точно так же, ночью, в проулках, в темных подъездах, на окраинных пустырях Черного города.

Игорек давно догадался, что тень является будущему хозяину не случайно. Он сам это уловил однажды и пока лишь убеждался, что одинокая тень всегда привязывается к тому, кто тяготится одиночеством, кто ищет поддержки, блуждая в потемках по окраинным пустырям. Догадавшись об этом, Игорек стал защищаться. Он многие годы вырабатывал холодноватую целостность, тщательную невозмутимость одиночки, грубоватую независимость от одобрений и ласк. Он учился день ото дня и в конечном итоге преодолел скулящую необходимость нежности, жалобную жажду участия. Звенящий, разгоряченный, он несколько раз в месяц посещал окраинные притоны, всегда отдавая предпочтение разным шлюхам. Если ему и случалось развлекаться засветло или при заунывном свете замызганных ламп, он обматывал им головы теткиным платком из плотного синего шифона. Чтобы не видеть лиц, гримас боли и наслаждения, чтобы не заглядывать в распахнутые глаза с размазанной тушью. Чтобы ни к кому никогда не привыкать. Чтобы не приманивать к себе обессиленные тени, день за днем вытягивающие у своего хозяина душу.

Подтверждая его опасения, из темноты окончательно проступает, от ночи отделяется силуэт. Ничего пока не видно. Лишь очертания. Игорька неожиданно пронзает страх. Ему кажется, что по темному проулку на него надвигается смерть. Кроткая и невесомая, она медленно и упрямо шествует навстречу, волоча за собой по выщербленному асфальту дребезжащую телегу костей и черепов. Игорьку кажется, он почти уверен, что это его мать Валентина, не такая, как сейчас, а молодая, в