Книга Наши нравы - Константин Михайлович Станюкович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вы хоть и совсем свободны, но очень легко и потерять эту свободу. Надо пользоваться ею умеючи.
— Потерять? Как потерять? — уже испуганно спрашивала Валентина.
— Не пугайтесь! Ах, какая вы пугливая! Я предостерегаю только вас. Вас обрадовала эта бумага, да? Ну так надо помнить, что эту бумагу легко можно отнять и снова отдать вас на съедение вашего мужа. Но, разумеется, мы вас не отдадим. Как можно! Такое прелестное создание и снова в зависимости от господина Трамбецкого! Ну, что ж мы не улыбаемся?
И Никольский опять стал говорить, что этому никогда не бывать. Валентина улыбалась сквозь слезы, смущенная и испуганная. Хотя Евгений Николаевич и успокоивал ее, но она смутно сознавала, что она далеко не так свободна, как казалось ей с первого взгляда, и что этот красивый солидный молодой человек, который когда-то носил ей букеты, может лишить ее желанной свободы так же легко, как и дал ее.
Но что делать? Надо нести крест!
«Ах, зачем не умирает этот ужасный человек, из-за которого она переносит столько горя и страданий!» — подумала Валентина. Она нежно простилась с Никольским, обещалась помнить советы и не забывать «своего друга».
Валентина плохо спала всю ночь. Радость и страх не давали ей сомкнуть глаз. Она временами забывалась, и в эти короткие промежутки тяжелого сна ей все казалось, что муж гонится за ней, настигает, и все счастие ее рушится. Она вышла к чаю бледная, взволнованная и испуганная, избегая смотреть на мужа. А Трамбецкий, как нарочно, сидел за чаем долее обыкновенного, шутил с сыном и спрашивал, не пора ли искать дачу. Валентина обрадовалась этому вопросу и сказала, что она сегодня же поедет посмотреть дачу где-нибудь на островах и возьмет с собою сына — ему после болезни будет полезно прогуляться. Он так давно не был на воздухе.
Голос ее дрожал, а взгляд был какой-то странный.
Отец и сын подняли на нее глаза.
— Что с тобой? — опросил Трамбецкий.
— Ничего… нездоровится…
— Ты сегодня какая-то странная! — тихо заметил Трамбецкий, пристально взглядывая на жену.
Он вспомнил, что она была такая же странная в тот день, когда в В. внезапно оставила его. Опять подозрение тихо закрадывалось в сердце. «Какой у нее растерянный вид! Какой у нее загадочный взгляд!» — думал Трамбецкий, подозрительно наблюдая за женой.
— Странная! — усмехнулась в ответ Валентина. — Мне просто нездоровится, вот и вся странность.
— Так ли?
— О господи! Ты опять за сцены. И тебе не надоели они? — капризно промолвила она, поднося к глазам платок.
Еще секунда, и Валентина уже нервно плакала.
— Ну, прости… прости меня, Валентина! — нежно проговорил Трамбецкий. — Я виноват!
Она охотно простила и проводила мужа до дверей, обещая вернуться к шести часам.
— Смотри, Саша, подожди нас к обеду! Без нас не обедай! — прибавила она вслед.
К чему говорила она эти слова, она и сама не знала. Так, они сами собой сказались…
Как только он ушел, Валентина послала за каретой и приказала мальчику собираться. Мальчик изумленно смотрел на мать. Его поражало, что она, собираясь на дачу, так волнуется.
Карета приехала. Мальчик готов. Она давно уже готова и нетерпеливо ходила взад и вперед по комнате. Ах… Она забыла! Надо еще написать письмо!
Она присела к столу, написала несколько строк, запечатала письмо и оставила его на письменном столике..
— Это я прошу папу купить нам конфект! — сказала она на вопрос сына, зачем она пишет папе письмо, когда только что его видела.
— Ну, теперь, кажется, можно ехать! — торопит Валентина.
«Но зачем Паша с нами?» — изумляется мальчик, глядя, как горничная Валентины Николаевны тоже собралась ехать. Мальчик еще более изумляется, заметив под полой ее тальмы дорожный мешок. Он переводит испуганные глазенки с матери на Пашу, с Паши на мать, и бедняжка чувствует, как страх сжимает его сердце. Куда они едут? Отчего мама так волнуется и спешит?
О, как бы хотелось ему теперь, чтобы папа был дома… Еще недавно он слышал, как мать о чем-то шепталась с черноволосым высоким господином, до его ушей долетали какие-то обрывки фраз об отъезде. Смутные подозрения закрадываются в его головку. Он слишком многое видел, слишком многое понимал, и слезы брызнули из его глаз.
— Мама! Я не хочу ехать! — прошептал он.
— Что ты, Коля? Да ты с ума сошел? Отчего ты не хочешь ехать? — проговорила Валентина, чувствуя сама, что голос ее дрожит.
— Я боюсь, мама, ехать… Я не поеду…
Она прижала сына к себе и покрыла его поцелуями. Они скоро вернутся назад. Они поедут только посмотреть дачу, а Паша едет с ними, чтоб маме не было одной скучно.
— А мешок зачем?
— Какой мешок? Ах, да, мешок! — говорит Валентина, бросая быстрый взгляд на Пашу. — Мешок?.. В этом мешке мамины вещи. Она боится оставлять их дома, когда она на целый день уезжает. Глупый мальчик!.. О чем ты?.. Ну, полно же, полно… не плачь.
Она почти силой тащит мальчика в карету, все садятся, и карета катит по улицам. Мальчик нервно всхлипывает, и страх блестит в его больших глубоких глазах.
— Мама! Куда ж мы едем?
— Дачу смотреть!
— Разве это острова?
— Острова, мой милый! Как он, однако, тихо едет! — нетерпеливо заметила Валентина. — Паша! скажи ему, чтобы он ехал скорей!
Извозчик стегнул лошадей. Карета покатила шибче по Выборгскому шоссе.
— Мама! Что же, скоро мы приедем? — снова спросил мальчик.
— Скоро, скоро, дорогой мой!
— Послушай, мама… я…
Он не договорил и тихо зарыдал.
Напрасно Валентина осыпала поцелуями его мокрые от слез щеки. Он отводил лицо от ее поцелуев и просил ехать назад, домой, к папе. Он его так любит. Он не может сказать, как его любит… Больше всех на свете любит! Он ни за что не будет жить без него…
— Ты, мама, его не любишь… я знаю… Я вижу! — шептал он, прерывая слова свои глухими рыданиями.
О боже мой, какой несносный, глупый мальчик! Он может доставить много хлопот! И откуда у него такая любовь к этому пьянице? Надо непременно заставить его забыть об отце…
Валентина утешала мальчика. Но он как будто не верил ее словам.
— Ты правду говоришь? Мы вернемся домой?
— Конечно, вернемся!
— Сегодня?
— Сегодня…
— Честное слово? — строго спросил мальчик, заглядывая в глаза матери.
Она колебалась. Он зорко смотрел ей в глаза.
— Что ж ты молчишь?.. Дай честное слово?
— Честное слово!
— Так, я верю тебе! Папа говорил, что честному слову нужно верить!
