Книга Монтигомо - Ястребиный коготь - Виталий Георгиевич Губарев

за ним.

— Степа… У меня есть к тебе одна просьба…

— Пожалуйста, сестренка.

— Понимаешь, папы нет дома… А мне нужны деньги.

— Пожалуйста! — с готовностью сказал он. — Сколько тебе?

— Я хотела купить пирожных…

Степан вынул из кармана бумажку и протянул ей. Она замахала руками.

— Пять рублей? Зачем же так много, Степа!

— Останется на карманные расходы…

— Спасибо, Степа! Большое-большое спасибо!

— Не стоит благодарить за такую чепуху, сестренка Ты куда-нибудь собираешься?

— Нет… Ко мне подруги придут.

— Небось танцевать будете?

— Ага…

Степан улыбнулся, качнул головой.

— Удивительно, как вы не похожи с Катей! Она совсем ребенок, бегает по станице с облупленным носом. А ты… ты уже совсем барышня.

— А бабушка меня еще маленькой считает.

— Ну, для бабушки ты и в тридцать лет будешь маленькой. Ну прости, тороплюсь.

У калитки Степан задержался, увидев в соседнем дворе Петушкова, и поманил его пальцем.

Петушков торопливо вышел на улицу.

— Здравствуй, Гриша.

— Салют, Степан Петрович.

— Итак, услуга за услугу: я в станице познакомился, Гриша, с одним пьянчужкой, который может быть тебе, как работнику базарного комитета, весьма полезным.

— Что за человек, Степан Петрович?

— Колхозный завхоз, по фамилии Галушка. Учти, колхоз очень богатый.

— Понятно…

— Я Галушке твой адрес дал.

— Спасибо, Степан Петрович.

— А мое поручение можешь выполнить?

— К вашим услугам, Степан Петрович.

— Можешь сейчас со мной поехать?

— Сегодня не могу… Извините, Степан Петрович. Сегодня у меня танцевальный вечер.

— Уж не здесь ли? — нахмурился Степан.

— Здесь… А разве нельзя? Вы недовольны, Степан Петрович?

— Лучше тебе быть подальше от этого дома. Смотри, Константин Сергеевич голову оторвет.

Петушков прижал руку к груди.

— Я ж интеллигентный человек, Степан Петрович!

— Ладно, интеллигент, заходи ко мне завтра на склад.

— Слушаюсь.

Степан приветственно поднял руку и ушел.

…Отец и Сережа вернулись в Ростов из станицы в одиннадцать часов вечера. Накрапывал теплый летний дождь. Когда они подходили к дому, слепящая молния осветила улицу волшебным фиолетовым светом, и ливень захлестал по акациям и кустам сирени.

Отец и Сережа сразу промокли до нитки. Смеясь и задыхаясь, они взбежали на веранду и, ошеломленные, остановились.

На подоконнике рядом с телефоном медленно вертелась черная пластинка патефона, рассыпая мяукающие звуки джаза. Петушков с Лизой и две яркие девицы танцевали на веранде. Сережа увидел на столе открытую коробку шоколадного набора, пирожные на блюде, расставленные фарфоровые чашки чайного сервиза. Того сервиза, который был куплен еще мамой и никогда не вынимался из буфета, потому что папа берег его, как память о своей молодости и маме. Но больше всего Сережу потрясла бутылка вина, которая стояла в центре стола. Сережа посмотрел на отца. Лицо Константина Сергеевича было бледным. Капельки дождя сверкали на его черных мохнатых бровях.

— Прекратить! — крикнул отец,

Лиза отшатнулась от Петушкова. Девицы замерли посреди веранды.

Отец подошел к столу, взял бутылку за горлышко и вышвырнул в темноту. Было слышно, как она ударилась о камень и разбилась.

— Прошу вас… — сказал отец, указывая на дверь.

Первой опомнилась Мирандолина.

— В такой дождь?… Гарри, что же вы молчите?

— Константин Сергеевич, — глуповато посмеиваясь, начал Петушков, — тут… так сказать, недоразумение…

— Папа, дождь… — робко вставила Лиза.

— Прошу вас! — повышая голос, повторил отец.

— Потрясно! — усмехнулась Клара.

— У меня новые туфли! — взвизгнула Мирандолина. — Вы не имеете права!

— Вот именно, — заикаясь, сказал Петушков. — Вы не имеете права…

Отец вдруг с силой ударил кулаком по столу. Запрыгали и зазвенели фарфоровые чашки. Первым, смешно подтянув узенькие брюки, на крыльцо выскочил Петушков. Следом за ним, повизгивая от страха, ринулись Мирандолина и Клара. Из кухни высунула голову бабушка.

— Елизавета, — тихо сказал отец, — теперь объясни мне, как все это понимать. Молчишь! Вот тебе, бабушка, модное платье! На свою голову сшила!

— Виновата, милый, — сказала бабушка, покачивая головой. — Сама вижу, что виновата…

— Сейчас же сними это платье! — яростно крикнул отец и снова ударил кулаком по столу. — Порвать в клочки! Сжечь!

— Зачем же жечь, милый? — бормотала бабушка. — Его можно перекроить, перешить…

— Перекроить! Перешить! — кричал отец. — Елизавета, сейчас же переоденься! Марш!

Испуганная Лиза исчезла за дверью. Отец сел на диван и опустил голову на руки. Никогда еще Сережа не видел отца таким расстроенным.

Глава ШЕСТНАДЦАТАЯ

Поздним осенним вечером Иван Гаврилович Сердечное вернулся в станицу из дальней поездки и сейчас же послал сынишку за колхозным завхозом Галушкой. Своего болезненного председателя (он страдал язвой желудка) колхозники любили, а иные и побаивались. Рачительный хозяин, он сам был безупречно честен и трудолюбив и строжайше требовал этого от других. Поэтому маленький коренастый завхоз Галушка очень забеспокоился, услышав, что его вызывает в такой поздний час председатель.

«Не приведи бог, ежели узнал, что в кладовой кое-какие документы не оформлены! — натягивая сапоги, думал завхоз со смешанным чувством страха и злобы. — Засадит тогда, чертяка, в каталажку! Как пить дать, засадит! Вот вернулся, анафема, не в срок!»

Он уже двинулся было к двери, но, мельком взглянув в зеркало, вдруг застыл на месте и поморщился, словно у него заныл зуб. Смотрела на Галушку из зеркала небритая, одутловатая физиономия с темными мешками под узкими, мутными и заплывшими глазками, с синими жилками на толстом, красном, словно отполированном, носу.

— Мммм… — глухо простонал завхоз. — И как это меня разукрасило! Не надо было нонче пить с кумом… Слухай, мать, — нерешительно обратился он к жене, — ты того, пойди-ка сюда, понюхай, дюже ли от меня пахнет или нет? А то не любит этого Сердечное, нехай ему грец!

Он старательно дохнул в лицо жене. Она отшатнулась и только покрутила головой, страдальчески скривившись.

— Пахнет, стало быть… — горестно вздохнул Галушка. — Дай-ка мне, мать, сухого чаю пожевать. Может, отобьет запах…

В соседней комнате заливчато рассмеялась Анюта.

— Вы, батя, сухого сена пожуйте! -

— Чего? — не сразу понял Галушка.

— Сена пожуйте… — давясь от смеха, с трудом выговорила Анюта. Она уже легла спать, было слышно, как под ней весело поскрипывает кровать.

— Вот я тебя, негодница, ремнем! — сердито закричал Галушка. — Не иначе, вас в школе учат над родителем зубы скалить!

Он в сердцах лягнул сапогом дверь и вышел на крыльцо.

Теплый октябрьский вечер был тих и черен. В небе бескрайно дымился великий звездный путь. Из-за дома, от окутанного тьмою садочка, тянуло прелым вишневым листом. Где-то далеко, на краю станицы, басовито брехала собака.

Галушка рассеянно взглянул на звезды и, морщась, пожевал губами, ощущая во рту невообразимую гадость от обильного хмельного возлияния. Он шумно сплюнул и,