Книга Сашка Вагнер. Вера. Отвага. Честь - Олег Юрьевич Рой
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я хоть и жил на Левом, но ещё на гражданке сумел познакомиться с подпольным кинематографом — видеосалонов тогда ещё не существовало, но на квартире у кого-то кино можно было посмотреть — за беш сум[17]. Смотрели, конечно, боевики, в основном гонконговские, с восходящей звездой Брюсом Ли, ещё не встретившим монаха с Тибета; или аналогичную продукцию Голливуда с Чаком Норрисом, с молодым рыжим и с дерзким итальянцем Сталлоне. Так вот — ни в одном фильме я такого не видел! Напрочь игнорируя вопли налётчиков «Да я КМС по самбо! Да я карате знаю!», мой сокамерник методично, как молотилка, расшвыривал избитых горе-каратистов, приговаривая: «Я тоже знаю много страшных слов».
Восемнадцать тел в камере — кто без сознания, кто делает вид, чтоб добавки не прилетело. Ещё четверо валялись в коридоре, куда меня буквально за шиворот выволок мой защитник… точнее, пять, один снаружи оказался, видимо, дверью его и пришибло.
— Куда вы меня? — спросил я не то что напуганно, скорее заинтригованно.
— В ж… у слона, — ответил мужчина. — Куда тебя можно здесь вести? Только к дневальному. Это ты первый десяток расписал под хохлому?
— Вроде того, — кивнул я, не зная, что ожидать.
Получил в итоге одобрительный толчок в спину:
— И один в поле воин, коли по-русски скроен. Где этот дневальный?
У дневального зуб на зуб не попадал, и его можно было понять: этот урод сам открыл двери камеры «неуловимым мстителям». А теперь что делать? Докладывать о ЧП? А кому, как и, главное, что? Ещё и под трибунал попадёшь, этот утырок присягу-то уже принял, хотя и недавно.
— Слышь, лицо части, — обратился к нему мужчина. — Кто дежурный по батальону?
— Капитан Сысвербеев, — ответил дневальный.
— Срочно ко мне капитана Сысвербеева, — приказал мой сосед. — Будет жаться, скажи, капитан Моисеев вызывает, ОРБ, второй отдел, понял?
Я-то думал, что дневальный уже насмерть перепуган, но, когда капитан Моисеев назвал эту неизвестную мне аббревиатуру, казалось, что рядовой хлопнется в обморок на месте или брюки обмочит, как минимум.
— Так точно! — И умчался звонить.
А капитан Моисеев обернулся ко мне:
— Так, парень, у тебя есть три минуты, чтобы изложить мне свою биографию. Время пошло.
Не знаю почему, но я за эти три минуты выложил ему всё — начиная с того, где родился и вырос, и до момента, когда почувствовал, что пришли меня добивать.
— Думал, что или убьют, или покалечат, — закончил я. — Потому решил драться смертным боем. Чтобы точно убили. А тут вы…
— Помешал тебе умереть с честью? — усмехнулся Моисеев. — Ничего, шансов у тебя будет ещё море. — Он зыркнул на часы на железном браслете — настоящий Rolex, между прочим, как потом выяснилось, трофей. — Молодец, в три минуты уложился. Так ты подписался на Афган?
Я кивнул. Он тоже качнул головой:
— Афган, братишка, — это чёртов ад. Но есть там такие места, по сравнению с которыми ад — это грёбаный курорт. И я со своими людьми в них бываю регулярно. А значит, постоянно кого-то теряю. А заменить подготовленного бойца сложно. В нашем деле нужны волчары. Знаешь, что главное для волка?
— Клыки? — предположил я.
— Тьфу, дурак, — беззлобно фыркнул Моисеев. — Главное, чтобы у волка было волчье сердце. Иначе это уже не волк, а собака. Собаки хорошие. Я люблю собак. Но в деле они не годятся. А вот и наш дневальный бежит, курёнок напуганный.
— Т-т-товарищ С-свербеев сказал, что скоро будет, — доложил он.
Моисеев опять посмотрел на часы:
— Посмотрим, как скоро успеет этот Сысвербеев. Если больше десяти минут проваландается…
Чем чревато опоздание Сысвербеева, Моисеев досказать не успел: распахнулась дверь, и означенный капитан влетел в помещение — и тут же замер по стойке «смирно»:
— Здравия желаю, товарищ капитан!
— И тебе не хворать, — спокойно ответил Моисеев, — ничем, кроме хронического поноса. Потому, что вы тут, в тылу, совсем смысл жизни потеряли, как я погляжу…
— Никак нет, товарищ капитан! — побледнел Сысвербеев. Я смотрел на происходящее и не понимал. Вот два офицера в равном звании. Один из них — опрятно одетый (несмотря на отсутствие времени), другой — в видавшей виды грязной форме, от которой несло, простите, блевотой. И первый смотрит на второго так, будто лично Устинов пожаловал в часть.
— Вот тебе, — откуда Моисеев вытащил документы, для меня осталось загадкой, но несколько секунд назад он стоял ещё с пустыми руками и вдруг протягивает Сысвербееву пакет, — чтобы ты не сомневался, с кем имеешь дело. Хотя ты, вижу, и так всё понял. Не впервой гостей из-за реки встречать? У тебя раньше кто бывал — Титаренко или Ибрагимов? А теперь вот и я подтянулся. А обо мне ты слышал, Сысвербеев. Иначе не прилетел бы очертя голову.
— Моя фамилия Свербеев, — уточнил капитан, просматривая бумаги. — Готов к вашим приказаниям!
— Короче так, Свербеев, — вздохнул Моисеев, — я сейчас умоюсь и переоденусь, а ты пока выстраивай часть на плацу. Для проверки. Понял меня?
— Так точно! — ответил тот. — Разрешите исполнять?
— Разрешаю, — махнул рукой Моисеев. — Да, пацан меня здесь подождёт. Ну, лети, чтобы к моему прибытию все были уже на плацу. И списки мне подготовь, чтобы кота за яйца не тянуть.
Капитан умчался. Моисеев задумчиво почесал щетину на подбородке.
— Дневальный, — сказал он спокойным тоном, — я так понял, командира батальона ты уже вызвал?
— Н-нет… — На бойца было просто страшно смотреть, он стал бледный, буквально как снег в Сибири.
— Так чего стоишь?! — громко удивился Моисеев. — Вызывай, доложи как следует. Бегом марш!
Глава 7. Передышка в аду
Бианка думала, что по широкому тоннелю идти будет проще. Надежда не оправдалась. Сначала пришлось долго ждать, пока разведчики удостоверятся, что часть пути безопасна. Потом быстро идти, прижимаясь к стенам, когда Хабибулин сообщил, что «ярус чист», дошли до поворота.
Перед выходом Вагнер предупредил гражданских, чтобы шли молча. Удивительно, но его послушались все, даже дети. Бианка старалась идти подальше от спасённых девочек — ей было тяжело смотреть на них. Одна из подруг держалась молодцом, но остальные две изредка всхлипывали, а младшенькая даже расплакалась в объятиях Марфы.
«Интересно, сколько времени прошло с нашего освобождения? — думала Бианка; в заточении время её почти не интересовало, лишь изредка
