Книга Времеубежище - Георги Господинов

ложа, которое сам когда-то соорудил, тихонько, крадучись, чтобы не разбудить Пенелопу, выходит наружу, садится на пороге и начинает вспоминать. Двадцатилетнее отсутствие стало прошлым, и луна этого прошлого притягивает его все сильнее, словно во время прилива. Прилива прошлого.

Самый короткий роман о жизни Одиссея после его возвращения домой

Однажды ночью постаревший и немощный, теряющий память Одиссей тайно покинул свой дом, где все ему опостылело, решив отправиться в путешествие и в последний раз увидеть места, женщин, чудовищ которых он встретил давным-давно. Он хотел наполнить опустевшую память воспоминаниями о том, что когда-то происходило и кем он когда-то был. Потому как по иронии законов старости Одиссей стал Никем — именно так он представился циклопу Полифему…

Телемах нашел его вечером в ста метрах от дома: Одиссей лежал у лодки и не помнил, что он там делал и куда отправился.

Его принесли в дом к какой-то женщине, которую он как будто никогда раньше не видел.

36

И все-таки как обкрадывает нас жизнь (и время тоже), а? Подобно самому беспощадному разбойнику с большой дороги, нападавшему со своими подельниками из засады на мирные караваны. Их интересовали только кошельки и золото. Но если ты без сопротивления отдавал то, что они хотели, тебе оставляли жизнь, память, сердце и пр. А этих разбойников — жизнь или время — интересует все. Они отнимают у человека память, сердце, слух и так далее, даже не выбирая. Что придется. При этом еще и насмехаются: у жертвы провисают груди, искривляется позвоночник, слабеют мускулы, редеют и седеют волосы, уши зарастают волосами, на теле появляется россыпь родинок, а на руках и лице — старческие пятна. К тому же они заставляют молоть всякую чепуху или молчать как пень, потому как человек поглупел или ничего не помнит, ибо у него украли все слова. Эта подлая тварь жизнь (время или старость — все едино, одна и та же шайка, одним миром мазаны) вначале хоть немного старается быть любезной, забирает в меру, словно ловкий карманник, незначительные, мелкие вещички: пуговицу, носок, три снимка из альбома, две диоптрии, лицо той… Как же ее звали? Пару раз ощущаешь покалывание в груди слева, словно напоминание о чем-то. И ты закрываешь дверь, прекращаешь встречи, начинаешь глотать витамины горстями, вдруг открываешь для себя волшебную пользу глубоководных водорослей, растущих в озерах… (как же они назывались?!), ведь доказано, что они возвращают молодость… Наступает черед кальция из маленьких рачков, которые водятся в экологически чистых северных морях, вспоминаешь о фантастических свойствах болгарского кислого молока или розового масла… На медленном огне варишь говяжьи кости, чтобы добыть костный мозг, источник коллагена, столь необходимый для соединительной ткани, внимательно следишь за лунным циклом, соблюдая злаковую диету, потом все глубже зарываешься в дебри духовные. Наступает черед Дона Хуана, Дынова, Блаватской, древних учений, Ошо… Пытаешься (безуспешно) переродиться и начать обратный отсчет, учишься правильно дышать в каком-то спортзале, где с тоской поглядываешь на шведскую стенку, брусья и гимнастического коня или козла, пока тебе монотонно бубнят об обмане физического тела и открывают тайны астрала. А ты видишь снаряды, на которых тебя мучили на уроках физкультуры в школьные годы, и старательно убеждаешь себя в преимуществе старости: тебя уже никто не заставит ходить по бревну и карабкаться по шведской стенке (у астрального тела другие заботы!). А потом, с трудом выпрямляясь, убеждаешься в том, что все тела тебя уже покинули, кроме собственного, физического — тела хромого дряхлого осла, на которое уже никто не польстится во мраке ночи на старой разбитой дороге.

37

Мы непрерывно генерируем прошлое. Мы — фабрики для его производства. Живые машины для производства прошлого. Питаемся временем, превращая его в прошлое. Даже смерть ничего не меняет. Человека уже нет, но все, что с ним происходило, осталось. Куда исчезает прошлое каждого человека? Скупает его кто-то, собирает или выбрасывает? Или же ему суждено перекатываться по улицам, словно чертополох, подгоняемый ветром. Куда деваются все начатые и незаконченные истории, прерванные связи, которые не перестали кровоточить, все отрезанные, покинутые любовники? Слово «отрезанный» здесь не случайно, это безжалостное, убийственное слово.

Интересно, может ли прошлое разлагаться, или, подобно полиэтиленовым пакетам, оно остается практически нетронутым и постепенно отравляет все вокруг? Не пора ли открыть фабрики для переработки прошлого? И можно ли из прошлого сделать что-то, кроме прошлого? Способно ли оно превратиться в какое-то будущее, пусть даже и уже бывшее в употреблении? Вот вопросы, которые не перестают меня занимать.

Природа полностью уничтожает прошедшее время или перерабатывает его, как деревья — углекислый газ. Тридцатилетняя война не коснулась ледников на Северном полюсе. Но ими все было подробно записано, запечатано во льду и вечной мерзлоте. Таяние обнажает труп мамонта прошлого, и он выходит на поверхность. Времена и эпохи непременно, смешаются. Где-то в Сибири уже начали прорастать семена, пролежавшие в вечной мерзлоте тридцать тысяч лет. Земля рано или поздно откроет свои архивы, только не ясно, найдутся ли для этих архивов читатели.

С наступлением антропоцена черепаха, винная муха, гингко билоба и дождевой червь впервые почувствовали, что в человеческом времени что-то изменилось. Мы — тот самый мировой апокалипсис и наш личный апокалипсис тоже. Какая ирония: антропоцен, первая эра, названная в честь человека, вероятнее всего, окажется для него и последней.

Гаустин. О конце времени

38

Гаустин начал меняться. Прошлое для него превратилось в белого кита, и он его преследовал со страстью капитана Ахава. Шаг за шагом рушились какие-то принципы, преграды, которые могли помешать великому свершению. Но все же нельзя отрицать двух вещей. Во-первых, Гаустин осознавал это и пытался преодолеть. А во-вторых, он следовал не какой-то непомерной амбиции, а несколько старомодной и романтической идее (если революцию можно назвать старомодной и романтической) повернуть время вспять, отыскать слабое место и с его помощью «приручить» прошлое — именно это слово он использовал.

После первой встречи и своего исчезновения в 1939 году (согласно его собственному летоисчислению) Гаустин специализировался по психиатрии и расстройствам памяти, словно для того, чтобы усовершенствовать собственную навязчивую идею. Действительно, нынешний Гаустин выглядел совершенно нормальным. Только иногда во взгляде, в случайно оброненных фразах или непроизвольных жестах мелькало что-то из другого времени. Однако мне показалось, что в последние месяцы ему все чаще удавалось преодолеть это, как и взять верх над наукой, которой он огородился, чтобы обезопасить себя. Я видел, как он сопротивляется, как изо