Книга Времеубежище - Георги Господинов

у любого ветеринара: достаточно сказать, что хочешь усыпить своего старого пса.

Внимательно штудирую сайт одной из этих организаций. В рекламе говорится, что она некоммерческая. Сайт оформлен в зеленом цвете, довольно-таки простенький. Я никогда не воспринимал зеленый как цвет смерти. Сверху на сайте логотип: «То live with dignity, to die with dignity» («Жить с достоинством и умереть с достоинством»), который вызывает ассоциации разве что с самурайством, что, впрочем, не лишено смысла. Общее фото коллектива вызывает тихий ужас: широкие белоснежные улыбки и распахнутые объятия. Сколько их там? Двенадцать, как апостолов. Вряд ли они рассчитывали на такой эффект. В 2005 году один из них оказался Иудой и вынес на всеобщее обозрение всю внутреннюю информацию, назвав организацию хорошо оплачиваемой машиной смерти. Но никакой обратной связи быть не может, так что рекламации исключены.

«This process is absolutely risk-free and painless» («Этот процесс не содержит рисков и абсолютно безболезнен»), — написано в медицинской брошюре, которую мне вручили. А разве он не опасен для жизни? Что они хотят сказать? Что не будет проблем с желудком, привыкания, что кровяное давление не упадет до критического предела?

В летние месяцы предлагаются скидки. Большинство явно предпочитает умирать зимой. Интересно, эти скидки побуждают людей решиться на такое? В конце концов, если уж собрался это сделать, нечего экономить, можно себе позволить роскошь напоследок. Наверняка посредники и менеджеры смерти (возможно, есть и такие, притворяющиеся турагентами) воспользуются предложением. Длинный черный лимузин — чтобы помещались носилки, если вы лежачий больной, — повезет вас по дорогам Европы. Если пациент пожелает и в состоянии, может остановиться на ночлег в Австрии, а потом, уже после обеда, на Цюрихском озере. А на обратном пути лимузин превратится в катафалк и отвезет урну с прахом назад уже без остановок.

Суицидальный туризм — для людей зажиточных. Бедные не прибегают к эвтаназии.

После мясорубки Второй мировой войны и фабрик смерти в европейских лагерях очень трудно предлагать удобную кончину. Поэтому нейтралитет естественным образом превращает Швейцарию в деликатного монополиста. Как сказал бы Гаустин, к чему бы ты ни прикоснулся в современной Европе, оно неизбежно приведет ко Второй мировой. После 1939 года все стало другим.

Я решил посетить дом, где совершается ритуал, или процедура. Он имел совершенно невзрачный вид. Скорее походил на большой двухэтажный барак с пластмассовой облицовкой. Внутри обстановка тоже была скромной, если судить по снимкам на сайте. Кровать, тумбочка, картина на стене и два стула. Несколько окон выходило на озеро.

Я старался читать отстраненно, не вникая в подробности, чтобы не отвлекаться. Странно, но я постоянно представлял себя, а не отца. Процедура ясна, но как справиться с чувством вины? Отец, похоже, почувствовал это и деликатно мне помог. Всю жизнь родители жертвуют собой ради детей абсолютно незаметно. Он сам ушел из жизни. В последние часы я сидел рядом, держал его за руку и размышлял, что бы он хотел снова почувствовать оставшимися клетками памяти, если таковые были. Я закурил «Стюардессу» со склада восточных запасов семидесятых. Отец курил очень красиво, как никто другой. Когда я тайком курил, старался ему подражать. Сейчас я затянулся «Стюардессой» вместо него и заметил, что отец отреагировал: его ноздри слегка расширились, веки дрогнули. Потом все замерло.

Ушел последний человек, который помнил меня ребенком, сказал я себе. И только тогда безутешно зарыдал.

35

Откуда эти навязчивые воспоминания о прошлом? Почему они постоянно тянут назад, как тянет вниз нутро колодца? Почему в памяти всплывают лица людей, которых, я точно знаю, уже нет? Что там осталось, что я не успел взять? Что ждет меня в пещере прошлого? Могу ли я вымолить себе возможность вернуться один-единственный раз, не обладая даром Орфея, а только испытывая желание? И не убью ли, оглянувшись, тех, кого выведу оттуда?

Все чаще обращаюсь к «Одиссее». Я всегда считал эту книгу приключенческой. И только недавно понял, что она в том числе и о поисках отца. И, разумеется, о возвращении в прошлое. Итака — это уже прошлое. Пенелопа тоже. И покинутый дом остался где-то там, в прошлом. Ветер, раздувающий паруса Одиссея, — это ностальгия. Прошлое — не абстрактная величина, оно состоит из множества конкретных мелочей. Когда после семи лет безоблачной жизни нимфа Калипсо предложила Одиссею остаться с ней навсегда и обрести бессмертие, тот отказался. Меня это всегда удивляло, да и признайтесь честно, мало кто отказался бы от такого. На одной чаше весов бессмертие, вечно молодая подруга, все радости мира, а на другой — возвращение туда, где вряд ли тебя кто-то помнит, грядущая старость, окруженный разбойниками дом и уже не юная супруга. Какую чашу ты выберешь? Одиссей выбрал вторую. Да, ради Пенелопы и Телемаха, но еще и ради чего-то, на первый взгляд незначительного: он вспоминает о дыме очагов родного дома. Увидеть бы его еще хотя б разок (или умереть дома, чтобы развеяться подобно дыму очага). Вся сила непреодолимого желания вернуться сконцентрирована в этой детали. Ни тело Калипсо, ни соблазн стать бессмертным не могут затмить дым родного очага. И невесомый дым перевешивает чашу весов — Одиссей отправляется назад.

Сразу после 1989 года один политический эмигрант, невозвращенец, заочно осужденный на смерть, возвращается в свой родной город. Его здесь не было сорок лет. Первое, что он хочет увидеть, конечно, родной дом, построенный еще его дедом. Большой красивый дом в центре Софии национализировали. Одно время в нем размещалось китайское посольство, которое потом перевели в другое место.

И вот этого человека проводят по всем этажам, он припоминает комнату за комнатой, но сердце его молчит. На следующий день он рассказывает, что в комнатах его ничего не тронуло: все было чужим. Он просит отвести его в погреб, в семье его называли ледником — там хранились разные продукты. «Я глубоко вдохнул, — делится он впечатлениями, — и все запахи детства обрушились на меня, я разрыдался. Вот тогда-то и понял, что вернулся домой. Ледник словно разморозил мое сердце».

Чего бы я только не отдал, чтобы узнать, как жил Одиссей после возвращения на Итаку — спустя месяц, через год-другой, когда восторг от того, что он наконец дома, прошел. А любимый пес, единственное существо, которое сразу его узнало (абсолютная любовь и память!), умер. Вспоминал ли Одиссей с сожалением о ночах на груди у Калипсо на том острове, обо всех чудесных приключениях на протяжении долгого пути? Я представлял себе, как он встает с семейного