Книга Страсти по опере - Любовь Юрьевна Казарновская

очень по-своему. Он не понимает её проснувшихся в ней чувств, душевных движений. В ней проснулась женщина, а в нём давно уснул сильный, понимающий и добрый мужчина. Остался только ревнивый и подозрительный зверь. Ему чужды движения её души. Ему надо, чтобы она вкалывала — стирала, гладила, готовила, обслуживала всю бродячую труппу. И иногда удовлетворяла, так сказать, его мужские потребности. Всё! Он на неё смотрит именно так.

Она, собственно, любви и не знала, пока не встретила Сильвио, в котором обрела полную противоположность Канио. Канио — это зверь. Животное. Хозяин, школящий свою собаку! И тут она встречает нежного юношу, который дарит ей и любовь, и страсть, и нежность невероятную. Он просто обожает её! А она в нём разглядела какую-то пристань тихую и гавань для себя. Увидела человека, на которого готова излить, выплеснуть всю свою нежность и любовь.

Пласидо Доминго в роли Канио

И она раскрылась как цветок…. А тут — Тонио, такой уродливый, хромой, похотливый бульдог, который тоже вожделеет её, у которого ну просто слюни водопадом текут… Ах так? Так я стану бороться за свою любовь, за всё прекрасное, что она способна мне дать.

Отсюда и то цунами возведённого в десятую степень чувства и страсти, которое обрушивается на до крайности озверевшего Канио: «E’l nome del tuo ganzo mi dirai!!» То есть «А ну назови мне имя своего хахаля!»

Ах, ты этого хочешь? И чтобы я тебя при этом любила? Ты зверюга, который мною пользуется! Старый муж, грозный муж — режь меня! Недда — в одном ряду с Земфирой, с Кармен, со всеми персонажами, одержимыми невероятными, огненными страстями! Вот это роль, вот это эмоции… и моя душа тоже распускалась как цветок. И я с великой благодарностью вспоминаю работу над нашими «Паяцами». Это был доподлинный веризм, настоящие страсти, это был настоящий, молодой задор — и вокальный, и сценический.

И неудивительно, что на наших «Паяцев» публика ломилась вовсю. Даже после того, как «Паяцев» и «Сельскую честь» поставили в Большом театре — всё равно были полные аншлаги! Я помню, как даже маму два или три раза не смогла провести — даже в ложах ни единого места не было. И так было не только на «Паяцах».

Ближе к зрителю!

В конце 1980-х мне довелось — по замене — спеть «Паяцев» и в Большом театре. «Паяцев» и «Сельскую честь» там поставил Семён Штейн, за пультом был Альгис Жюрайтис, и составы были просто на загляденье — Владимир Атлантов, Зураб Соткилава, Маквала Касрашвили, Галина Калинина, Людмила Сергиенко, Юрий Мазурок… Словом, во всей силе слова Большой театр!

О том, что я буду петь, мне сообщили накануне поздно вечером. Времени на оркестровую уже не было. И Жюрайтис мне сказал: «Люба, ты очень музыкальный человек… Просто поглядывай на меня, я всё сделаю!» И я получила только сценическую, где мне просто показали, куда идти, где садиться и прочее.

Мне очень запомнился Юрий Мазурок в роли Сильвио — нежный, лиричный, настоящий антипод брутального Канио. Он был очень непохож на того же, например, Леонида Екимова, который был и пылок, и горяч, и темпераментен. Юрий Григорьев был очень выразителен в роли подонистого, омерзительного Тонио.

Но меня совершенно потряс Канио Владимира Атлантова — это было нечто грандиозное и вокально, и особенно сценически, его феноменальный голос удивительно сочетался с бешеным темпераментом. В финале он меня убивал, потом брал на руки и выносил на авансцену. И потом сказал: «Господи, наконец-то лёгонькая певица!» А зал просто бесновался — успех был невероятный!

Но в Большом театре и «Сельская честь», и особенно «Паяцы» звучали совсем по-другому, нежели в нашем театре. Огромная сцена Большого определяет совершенно иное, нежели у нас, пространственное решение. Не скрою, мне всё время хотелось эти пространства сузить, сжать для нормального, с глазу на глаз разговора и с Канио, и с Тонио, и с Сильвио. Меня, мягко скажем, очень смущало то, что сначала Сильвио поёт что-то очень нежное и любовное… на расстоянии десяти метров от Недды и только потом изволит приблизиться к ней! Всё-таки при той мощи и накале страстей, которые есть и у Леонкавалло, и у Масканьи действие должно быть максимально приближено к зрителю — это убивает «вампучность» драмы.

Не калориями, а умением

А потом у меня были «Паяцы» в «Метрополитен-опера» в сезоне 1995–1996 годов, спектакль ставил Франко Дзеффирелли. Там сцена тоже совершенно необъятная, но Дзеффирелли уменьшил её почти вдвое — другую половину занимали живописные холмы и горы, и пространство, где происходило действие, оказалось сравнительно небольшим.

Это был юбилей Терезы Стратас, она пела «Плащ» — партнёром её был Пласидо Доминго — и «Паяцы», я была во втором составе. Но артистический директор заранее предупредил меня: «Люба, готовься, совершенно точно будет отказ». Она спела и Джорджетту, и Недду, была удивительно хороша, но… выложилась на двести процентов… и на следующий день позвонила и, естественно, отказалась. Сантуццу тогда пела Мария Гулегина, а я — Недду. Канио у меня были Паваротти и Атлантов, последние спектакли я пела с ним. Он тогда ещё пел Отелло…

А Паваротти… Помню, мы с ним репетировали на так называемой сцене С, она такого же размера, как главная, но используется главным образом для сценических репетиций, чтобы артисты, репетируя, привыкать к её формам. Роберт тогда попросил, чтобы на репетиции дали поприсутствовать и маленькому Андрюше — ему тогда было два года с небольшим, и ему, конечно, разрешили. Мы репетируем, Андрюша в полном восторге, но вдруг, на той самой реплике Канио: «No, per Dio, tu resterai e il nome del tuo ganzo mi dirai…» — ба-бах, Канио бросает стул в сторону Недды! Андрюша как закричит! Паваротти — сразу к нему: «Малыш, ты что??» А Роберт пояснил ему по-английски: «Он испугался, что маму убьют!» Паваротти тут же ласково объяснил ему: «Маленький, смотри, как я люблю твою маму! Я её не трону — мы друзья!»

Любовь Казарновская в роли Недды

Помню, он мне тогда сказал: «Ты вообще ничего не бойся. Ты, главное, смотри на меня — и люби меня. Больше ничего не надо. Вот и всё. И я тебя буду любить». За пять минут до начала спектакля — стук в дверь: «Люба, это Лучано». Открываю дверь, а он уже в полном гриме: «Я