Книга Камень, ножницы, бумага - Инес Гарланд

в необходимости отправиться в путешествие, совершать которое он не хотел.

– Если мы не поедем прямо сейчас, то не поедем уже никогда, – добавляла она, как будто бы Майами вот-вот исчезнет с поверхности земли или конец света наступит раньше, чем они попадут в этот «рай для покупателя», как говорил ей папа.

Она защищалась, говоря, что это не только ради покупок, что он вообще никогда никуда не хочет ехать, не хочет доставить ей удовольствие, готов до конца жизни шататься по одним и тем же местам и сойти в могилу, так и не повидав мир. Послушать ее, так наша жизнь вдруг лишилась всякого смысла; папа, по ее словам, в качестве оправдания всегда ссылается на меня, но я уже достаточно взрослая, чтобы остаться дома одной на несколько дней, ничего со мной не случится.

Вот в этом я с ней была полностью согласна. Перспектива остаться одной на какое-то время вызывала у меня такое воодушевление, что мне приходилось его скрывать. Если бы мама догадалась, то могла бы передумать, раз уже мне так хочется остаться на какое-то время без них. Им так и не удалось вытянуть из меня ни одного слова в ходе нашего разговора на острове в тот день, когда была получена записка от сестры Франциски. Но они внимательно прислушивались ко всем моим телефонным разговорам и следили за моими выходами из дома, так что я не на шутку опасалась, что в один прекрасный момент они обнаружат, что мы с Марито видимся и в Буэнос-Айресе. Больше всего на свете мне хотелось, чтобы я могла пригласить Марито домой, быть с ним в городе хоть раз не за столиком в кафе между нами, показать ему свой мир, свою комнату, свои вещи.

«Капля камень точит», – сказал папа маме в тот вечер, когда появился дома с билетами в руках. Мне кажется, я никогда не видела маму счастливее, чем в дни накануне этого путешествия, когда она составляла разные списки и звонила своим подругам, чтобы поделиться новостью: да, она тоже едет знакомиться с Майами, – и записывала адреса, и говорила со мной о Майами так, словно собиралась отправиться в будущее, в мир настоящий, а не такой, как наш, с множеством препон и препятствий.

Я вместе с ними поехала на такси в аэропорт, провожать, и послушно кивала в ответ на все рекомендации и указания, которыми они меня осыпали, прежде чем исчезнуть из поля моего зрения за спинами сотрудников таможни и паспортного контроля. Папа хотел сделать вид, что его насильно влекут к чему-то такому, что его вовсе не интересует, но он тоже выглядел счастливым. Он запасся перечнем интересных для него мест, не совпадающим с маминым, о чем не преминул сообщить; на тот случай, если на пляже найдется какая-нибудь грудастая девица, заметил он за обедом накануне отъезда, подмигнув мне одним глазом.

В первый раз в жизни у меня впереди была целая неделя без родителей, и, открыв дверь квартиры, я почувствовала, что вдруг выросла, что я – полновластная хозяйка своего времени, что могу делать всё, что захочу. Я завела музыку и прошлась, подтанцовывая, по всей квартире, поглядывая на свое отражение в оконных стеклах. Открыла холодильник, убедилась, что мама набила его как следует, и размечталась о часах, которые я проведу с Марито, – наконец-то только вдвоем, без зовущего к обеду звона колокольчика, который прерывал бы наши встречи, без необходимости притворяться, без чего бы то ни было, что могло бы встать между нами. Никогда еще не была я такой счастливой.

Марито пришел в четыре часа. Принес мне букет маргариток. Выглядел довольным. Мы приготовили себе мате; чайник для мате я купила специально, заранее, и спрятала его в своей комнате, чтобы мама не увидела. И всё утро старалась его состарить, молясь про себя, чтобы Марито не заметил, что он совсем новый. На острове мы всегда пили мате, и я говорила ему, что пью его и в городе.

– Чайник – новый, – заметил он, как только я дала ему чайник в руки, чтобы он насыпал заварку.

– Старый у меня разбился, – сказала я, почувствовав себя полной дурой из-за того, что так и не нашла в себе мужества сказать ему, что предпочитаю кофе.

Пачка с мате тоже была нетронутой.

– Мате пьют в компании, а я всегда одна.

В общем, что-то от правды в моей выдумке было. Но ничто в мире не значило для меня в тот момент больше, чем само его присутствие рядом со мной. У нас впереди был еще весь день и даже целая неделя, если мы пожелаем, потому что я уже решила пригласить его остаться, что вообще-то было равнозначно предложению поиграть в папу и маму.

– Для волчьей стаи нам не хватает Лусио, – сказала я.

– Бедняга Лусио, воспитанный парой сумасшедших, – ответил Марито.

Мне было приятно, что он так сказал, мне было приятно знать, что для него и Кармен, и я равным образом были двумя сумасшедшими мамашами.

Сама себе я всегда говорила, что вовсе не думала переспать с Марито, когда пригласила его к себе. Как-то раз мы с ним говорили об этом, но решили подождать, ну, или я решила подождать, а его это, казалось, вполне устроило. Я боялась, что если займусь с ним любовью, то он потом плохо обо мне подумает, боялась, что что-то может пойти не так, даже несмотря на то, что сама этого хочу, и вообще, кто знает, чем это может закончиться. А он сказал мне, что когда я буду готова, мы с ним это почувствуем. Что-то в этом роде. Думаю, еще он сказал, что нам некуда спешить. И когда я пригласила его к себе, зная, что родителей не будет дома, вообще-то я могла бы сообразить, что такой хорошей возможностью грех не воспользоваться. Эта недосказанность стояла между нами, но я не находила для этого ни слов, ни даже образов, и поэтому мы вели себя друг с другом с неестественной вежливостью, будто стояли на сцене перед полным зрительным залом, разыгрывая какую-то пьесу.

Мы сделали себе из подушек в гостиной что-то вроде большого гнезда и забрались в него смотреть по телику идиотский фильм под названием «Субботы супердействия». Разок поцеловались. Я отодвинулась и сделала вид, что смотрю кино. У меня в голове мелькнула та фраза, которую произносили мама и сестра Франциска, когда они говорили о сексе (хотя мама о сексе не говорила никогда, за исключением высказываний о чьей-то нежелательной беременности или критики в адрес некой девушки моего возраста, которой, по ее мнению, была предоставлена излишняя свобода). «Нужно не давать случая», – говорили они, превращая секс в нечто такое, что следовало держать под замком, бог знает где. И вот она я, посреди того самого случая во всей его красе, бесстыдно открываю дверь нараспашку самому страшному греху всего несколько часов спустя после того, как мама уехала в Майами, полностью мне доверившись. Эта мысль ракетой пролетела в моем мозгу и исчезла, и я еще теснее прижалась к Марито и поцеловала его. Нам не нужно было ни о чем говорить, ему ни о чем не пришлось меня спрашивать. Я расстегнула ему рубашку, чтобы коснуться его кожи, но касаний руками мне оказалось недостаточно, и я позволила себя раздеть, потому что хотела почувствовать его всем своим телом, обхватить его ногами, чтобы он мог ласкать меня всю целиком. Я совершала падение. Тело мое раскрывалось и теряло все границы, оно ныло, словно необъятная пустошь, которая внезапно в нем открылась и заполнить которую мог только Марито. Свой первый оргазм я испытала, широко распахнув глаза от удивления и вцепившись в его взгляд, чтобы знать, что не распадаюсь на части. Потом я плакала у него на груди, а он целовал мои волосы, мое лицо, слизывал мои слезы, смотрел на меня так, как никогда раньше. Но меня как будто рывком вернули обратно в этот мир, и я уже без всяких слов знала, что случившееся между нами связало нас навсегда.

Когда через три часа он сказал, что ему