Книга Еще один день на войне. Свидетельства ефрейтора вермахта о боях на Восточном фронте. 1941–1942 - Хайнц Килер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пунцель сейчас словно одержим демонами. Утром у него начался бред, и, когда я увидел, что его температура достигла почти 42 градусов, не на шутку испугался.
Когда Таня склонилась над Пунцелем, чтобы поднести флягу к его губам, тот в лихорадке вдруг вцепился в нее, издавая непонятные звуки. Но, судя по всему, он принял Таню за свою жену. По горячим щекам его снова покатились слезы…
Рейнгольд замолчал. Поскольку ему уже сделали два укола от сыпного тифа, силы противодействия болезни в нем сейчас больше, чем у других. Кирхгофф жаловался сегодня на сильную головную боль…
Даже Буко несколько опешил, когда, взглянув в глаза Пунцелю, понял, что тот уже не узнает его. Однако не проронил ни слова, после чего улыбнулся. Спокойно и с какой-то надеждой…
Проходит час за часом. Я дежурю с больными. Уже ночь, и горит всего одна свеча. Пунцель на грани смерти. Буко уже все перепробовал. И теперь Пунцель лежит, почти не шевелясь, потому что его сердце очень ослабло. Я почти не чувствую его пульса…
Филипп продолжает подбрасывать дрова в маленькую печку. Он тоже не спит. Он зажег маленькую лампадку перед иконой. Буко навещает нас едва ли не каждый час. Приходил даже доктор Нико. Похоже, все мы боремся за маленькое сердце, которое вот-вот перестанет биться…
Есть люди, которые всем своим видом излучают радость и тепло, люди, которые настолько подкупают своей человечностью, что рядом с ними уже не стремишься обрести духовность какого-то высшего порядка. Среди таких людей – наш Пунцель.
Через маленькое окошко я вглядываюсь в ночь, но не вижу ничего, кроме белого снега и звездного неба над головой. Звезды блестят, мерцают. Вижу глаза Филиппа, который старательно раздувает угли, чтобы наши больные не замерзли. А над Пунцелем нависла тень смерти…
16 февраля
Светает. Кругом тишина. Филипп уснул у огня. Между тем проснулась Таня. Она приготовила чай. Я наблюдаю восход солнца и вижу – это ведь должно меня обрадовать! – что Пунцель все еще жив, что тень смерти отступила. Я вижу это по его глазам, чувствую по его пульсу. Наконец, я вижу это на градуснике. «Теперь остается лишь надеяться, что его сердце не ослабнет. Лихорадка потихоньку спадает», – объявил Буко. Мы вместе пили чай и рассматривали открытки с видами Москвы, которые нам показывала Таня.
Я показал Тане фотографию своей жены. Она спросила, как давно мы с ней расстались. Я сказал, что с момента моего последнего отпуска прошел уже почти год. Она с грустным видом вернула мне карточку.
17 февраля
Ночью – пока старик Филипп меня подменял – мне приснились товарищи, которые пробирались к нам через глубокий снег в Борисово. Я снова увидел покрытого ледяной коркой мертвого русского, который застыл у дерева, держа в одеревеневших руках табличку с надписью «На Москву».
Филипп передал Йозефу лапти, которые сам для него сплел. Лапти для Пунцеля тоже почти готовы. Я только сегодня рассказал Филиппу, что Йозеф – пастор, то есть немецкий поп. Филипп сильно удивился. Он спросил, почему же тогда Йозеф не носит бороду и почему вообще стал солдатом. Ему хотелось понять, почему священник взялся за оружие…
Пунцелю лучше. Кажется, кризис позади. Кирхгофф и Рейнгольд сказали, что тоже чувствуют себя намного лучше. Сегодня Йозеф даже написал несколько строк родителям. Он не забыл упомянуть и о заботе со стороны этой русской семьи, которая, видимо, его сильно поразила.
Таня по-прежнему немного грустна. Она не говорит почему. Я сказал ей, что теперь уже скоро наши пациенты выздоровеют и что тогда я тоже покину их дом. После этого она сделалась еще более молчаливой.
Сегодня Буко пришел с портфелем. Он подошел к Йозефу и сказал, что ему поручено его допросить. Выяснилось, что уездное руководство его родного городка подало на него донос за эмоциональное выступление у могилы товарища, умершего в госпитале от боевых ран. Дело продвигалось через министерство пропаганды и теперь добралось до фронта. Буко спросил, известно ли ему, что в военной форме он не имеет права произносить надгробных речей, даже как священник. Йозеф ответил, что действительно ничего такого не знал и что в его поступке не было и намека на что-то худое. «Именно это я и хотел от вас узнать, – обрадовался Буко. – Можете быть уверены: мы дадим истцам надлежащий ответ». Я видел, что его самого возмущает вся эта волокита, но своего личного мнения он не высказал.
После допроса у Йозефа началась лихорадка…
Филипп рассказал, что наши солдаты в деревне провели занятие по строевой подготовке. Старик рассмеялся. Ему показалось странным, что при этом они не маршировали, а ползали по снегу. А один – наверное, унтерофицер – стоял и ругался…
В голове у меня все время вертится один вопрос: что всех нас ждет после войны? Может быть, возобладает понимание того, что даже самое страшное оружие разрушения не приносит мира? Или однажды кому-нибудь удастся изобрести такое дьявольское оружие, которое больше не даст разжечь этот пожар… Но разве тех, кто зарабатывает на всех этих «инструментах», не охватывает порой страх?
18 февраля
Таня снова немного оживилась. Вчера вечером мы долго сидели вместе. Было тихо, потому что наши больные спали. Таня поставила на стол самовар и заварила чай. Я случайно дотронулся до ее руки. Когда она удалилась отдыхать, я еще долго сидел в одиночестве…
Странно, как же быстро забываешь о происходящем снаружи, когда оказываешься среди людей, чьи чувства и стремления определяются обычными, здоровыми восприятиями. Может быть, часть вселенского зла творится из-за того, что никто больше не ищет спасения в добре?..
Пунцель спросил, куда подевались его машинки для стрижки волос. Я ответил, что он сам попросил меня отправить их на родину. И добавил, что намеренно не выполнил его просьбу, потому что не верил, что он умрет. Он лишь смущенно улыбнулся. Он рад, что сохранил свои инструменты. Я не сказал ему, что в лазарете его, как сейчас принято, должны налысо подстричь. Буко говорит, что это делается для того, чтобы в волосах не заводились вши…
Филипп сообщил, что прибыли беженцы из деревень, которые сейчас находятся на линии фронта. Они рассказывали разные ужасы. Оказывается, того, кто терпит немцев и относится к ним без ненависти, ждет Страшный
