Книга Путешествие в Сибирь 1845—1849 - Матиас Александр Кастрен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Переночевав здесь, мы безостановочно продолжали наше путешествие и вскоре прибыли к русской рыболовне, состоявшей по крайней мере из двадцати юрт, в беспорядке разбросанных по широкому песчаному берегу. Между ними не было и двух сходных: одни круглые, другие четырехугольные, третьи пирамидальные, четвертые конусообразные, большая же часть неправильной формы.
Почти все они берестяные, но устроены так дурно, что осенние бури не только погнули их, но и вырвали порядочные части стен. Кроме того, они так малы и низки, что в дверь надо вползать на четвереньках, а внутри можно только сидеть либо лежать. Все они принадлежали частью самоедам, частью васьюганским остякам, загнанным крайней нуждой в батраки к съемщику этой рыбной ловли, кажется, купцу Нарымскому. За этими юртами поднималось далеко превышавшее их огромное пирамидальное жилище, устроенное из сена, ракитника и земли. Оно принадлежало надсмотрщику, который в это самое время тихо шел по полю с большой палкой в руке. Окладистая борода и синий кафтан показывают, что он русский. От его жилища тянулся длинный ряд амбаров, устроенных из того же материала. Неподалеку от них находилось еще жилье, которого только крыша виднелась над землею. Мы спустились по лестнице в это подземелье. «Милости, милости просим!» — крикнуло нам в один голос многочисленное веселое общество с пестрыми рукавами, вероятно, купеческих прикащиков, сидевшее вокруг кипящего самовара. Хозяин встретил нас низким поклоном, посадил на почетное место и подбавил дров в огонь не тепла ради, а ради освещения. Свет от огня дал нам возможность заметить, что это подземелье имеет почти все принадлежности порядочного человеческого жилища: четыре стены, впрочем, земляные и покрытые толстым слоем плесени; крышу, снаружи обложенную торфом; очаг, сложенный из глины с сеном; скамью, дверь, несколько образов и т.д. Хозяин, несмотря на то что он русский и горожанин, уверяет, что лучше этого жилища и желать не для чего, что гораздо лучше спать с сытым желудком здесь, чем с тощим в любом городском доме. Оно, может быть, и так, но у кого, кроме требований желудка, есть еще потребность дышать свежим воздухом, видеть свет Божий, тот поспешит вместе со мною покинуть и эту блаженную юрту.
Но прежде чем оставим рыболовню, бросим на нее еще один беглый взгляд. Тут мы видим сбор людей, принадлежащих к трем разным нациям. Посмотрите на русского, как он разыгрывает господина, бодро и смело похаживая в своем теплом овчинном тулупе, тогда как остяк и самоед, как угнетенный раб, бродит с согнутой выей, с подгибающимися коленами. Конечно, и между русскими видим мы и господ, и рабов, но русский и под гнетом рабства не утрачивает своей веселости и бодрости. С юношеской отвагой бежит он по полю, поет, прыгает и затрагивает все, что ни попадется на пути. Для встречного товарища у него готова шуточка, к угрюмому туземцу он пристает, как овод к лошади, дает ему толчки и пинки, срывает с него шапку и заставляет бегать за собой из стороны в сторону до конца поля. Но вот внимание наше обращает на себя группа дряхлых женщин, оборванных ребятишек и косматых собак, виднеющаяся в отдалении. Удалившись сюда с «крупицами со стола богатого», состоящими в мелкой рыбе всякого рода, женщины эти заняты чисткой и развешиванием ее для сушки. Ребятишки кричат, как голодное воронье вокруг добычи, и собаки во все горло вторят этому дисгармоническому концерту. Несколько поодаль от этого места они бегают вокруг мальчишек, которые вцепились друг другу в волосы. Мальчишки шалят, но собаки, кажется, не понимают этого. Более взрослые заняты: одни — борьбой и другими телесными упражнениями, другие — игрой в дураки и в три листика. Кругом раздаются песни и звуки гармоники, которая и здесь в такой же моде, как и на улицах Москвы, Петербурга и Казани.
Темнело уже, когда мы оставили рыболовню. Вместе с темнотой возрастала и непогода, преобразовавшаяся ночью в страшную бурю с ливнем. Лежа в своей темной каюте, я вскоре стал замечать, что судно наше то и дело касается дна. Несмотря на многократные приказания кормчего, чтобы держали подальше от берега, толчки продолжались. В подобных случаях прибегают к более строгим мерам, и благодаря им судно поплыло наконец свободнее. Но плыло ли оно вверх по реке или вниз, этого никто не мог решить; и сам кормчий на вопрос об этом отвечал, что он может, конечно, отвести судно подальше от берега, но бессилен против ветра и волн на разъяренной реке. Посоветовавшись, мы решили причалить к берегу и переждать непогоду, тем более что один из гребцов была женщина с грудным ребенком, требовавшим в такую ночь попечений матери.
На следующий день, по миновании бури, мы проехали при холодной и туманной погоде мимо юрт Ленинских, Канаскинских, Искинских и Кашкинских и к вечеру добрались до устья Васьюгана[80], по-остяцки Еllе-jogan — большая река, или Watj-jogan — узкая река, по-самоедски Warky (от warg — большой и ку — река). Он берет свое начало в больших Барабинских болотах, неподалеку от истоков Туи и Демьянки, впадающих в Иртыш, и Югана, впадающего в Юганский рукав Оби. Васьюган, как говорят, протекает более 600 верст, весьма извилист, тих и везде судоходен. Важнейшие из его притоков; Квенелька, Пурелька, Нюрелька (ост. Jargan-jogan, т.е. река самоедов, Халат или Салат, Чежабка (сам. Tschadschap-ky, ост. Wai-jogan — река лосей) и др. Как мы упомянули уже, эта речная область населена остяками, за исключением Чежабки, по нижнему течению которой живут кое-где самоеды; верховья же совершенно безлюдны. Здешние остяки и самоеды стоят почти на той же степени образованности, как и обские. Они
