Книга Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг. - Сергей Михайлович Сергеев

спиной формально неограниченного государя при полном отсутствии общекорпоративной солидарности. В этом видна не только политическая, но даже психологическая инфантильность русской знати, похоже, всерьёз не задумывавшейся над вопросом: а удастся ли сохранить удобный ей модус вивенди, когда великий князь «войдёт в возраст»? Менялась только тактика придворной борьбы: если до 1543 г., когда Иван самолично «опалился» на А. М. Шуйского и отдал приказ о его убийстве, боярские клики «сводили друг с другом счёты напрямую, игнорируя малолетнего великого князя, то теперь они стремились завоевать расположение юного государя и с его помощью расправиться со своими противниками»[161]. Инфантильность эта, разумеется, явилась плодом политического воспитания, полученного боярством при двух предыдущих самодержцах.

Что же до достигшего совершеннолетия в 1545 г. монарха, то он хотя и научился уже легко распоряжаться человеческими жизнями (напомним, по его повелению трое бояр были казнены не то что без суда — без исповеди), особой тяги к государственным делам явно не испытывал. По подсчётам М. М. Крома, в 1545 г. государь отсутствовал в столице три с половиной месяца, в следующем году — уже более семи месяцев, посвящая это время паломничествам и потехам. Тот же стиль жизни продолжался и после венчания на царство. Но потрясение июньского пожара и бунта, видимо, заставило первого русского царя не просто обратиться к своим прямым обязанностям, но и начать как-то исправлять ту тяжёлую ситуацию, в которой оказалось его государство. Настала эпоха так называемых «реформ Избранной рады».

Историки спорят, насколько это корректный термин, была ли вообще Избранная рада, а если была, то каким обладала статусом. Не будем втягиваться в эти вряд ли могущие завершиться однозначными ответами дискуссии, заметим только, что факт влияния на царя в конце 40-х — 50-х гг. ряда советников (митрополита Макария, священника Сильвестра и особенно окольничего Алексея Адашева) сомнению не подлежит, сам Грозный его признавал в своей переписке с Курбским. Несомненно и то, что политика Ивана IV указанного периода существенно отличалась от традиционной московской, а уж тем более от опричнины. Правительство не пошло избитым путём наведения порядка с помощью усиления репрессий. Напротив, была выбрана стратегия «консолидации правящей элиты»[162], легально расширившая участие последней во власти, что должно было исключить олигархию какой-либо одной «партии». Состав Думы значительно увеличился: от 15 бояр и 3 окольничих в 1547 г. до 32 бояр и 9 окольничих к 1549/1550 г., причём за счёт боярских родов, ранее не допускавшихся во властные структуры: «…представители ранее враждовавших между собой боярских кланов вошли в состав главного органа государственного управления для проведения политики, которую есть основания считать плодом коллективных усилий всей правящей элиты Русского государства»[163]. Монарху же отводилась роль скорее верховного арбитра, чем всемогущего автократа. В Судебнике 1550 г. появляется статья 98 — в соответствии с ней «которые будут дела новые, а в сем Судебнике не написаны, и как те дела с государева доклада и со всех бояр приговору вершатца, и те дела в сем Судебнике приписывати», т. е. новые законы должны быть обязательно одобрены Думой. Опять-таки среди историков нет согласия, является ли эта формула юридическим ограничением царской власти или принципом единогласного принятия решений. В любом случае перед нами — первая правовая фиксация политических полномочий московского боярства, т. е. установление некоторых рамок для пространства действия верховной власти. Местом принятия важных для страны решений становилась уже не монаршая опочивальня, где государь обсуждал их «сам — третей у постели», а наконец-то оформившийся политический институт — Дума, — в котором бояре обретали опыт отстаивания и согласования своих интересов, приближаясь к политическим практикам высших сословий подавляющего большинства европейских стран.

Эти перемены ощутимо подкреплялись ликвидацией репрессивного режима: прекратились казни, опальные получили амнистию. В официальном дискурсе утвердилась риторика покаяния, примирения, взаимодействия власти и общества. На совместном заседании Думы и Освящённого собора 27 февраля 1549 г., получившем в историографии название «собор примирения», царь, с одной стороны, потребовал, чтобы бояре «вперёд не чинили» подвластному им населению «обиды великия», с другой — пообещал, что если они это исполнят, то «опалы на вас ни на кого не положу». На Стоглавом соборе 1551 г. Иван IV обратился к архиереям с просьбой о наставлениях и советах: «Мене, сына своего, наказуйте и просвещайте на всяко благочестие… и мы вашего святительского совета и дела требуем и советовати с вами желаем». Помимо знати, к управлению страной на местном уровне были привлечены и другие слои населения. Дела о разбоях и грабежах в ряде городов и волостей перешли в руки выборных представителей уездного дворянства — губных старост. Причём функции последних имели тенденцию к расширению — так, в одном из постановлений Думы 1556 г. на них возлагалась обязанность «беречи накрепко, чтоб у них пустых мест и насилства християном от силных людей не было». На Севере, где поместное землевладение не имело распространения, суд и управление перешли в ведение земских старост, избираемых посадскими людьми (горожанами) и черносошными (лично свободными) крестьянами. Решения Стоглавого собора способствовали развитию самоуправления духовенства.

По мнению Б. Н. Флори, реформы 1550-х гг. объективно вели к формированию в России сословно-представительного строя: «Если до этого времени Русское государство было патримониальной (вотчинной) монархией, при которой государство рассматривалось как родовая собственность (вотчина) государя, а власть находилась в руках тех лиц, которым передавал её государь, то в 50-е годы XVI века был сделан важный шаг на пути к созданию в России сословного общества и сословной монархии. В таком обществе сословия представляли собой большие общности людей, не просто отличавшиеся друг от друга родом занятий и социальным положением, но обладавшие своей внутренней организацией и своими органами самоуправления. В их руки постепенно переходила значительная часть функций органов государственной власти на местах. Такими сословиями монархия уже не могла управлять так, как она управляла многочисленными социальными группами, на которые делилось общество до образования сословий. Она уже не могла им диктовать, а должна была с ними договариваться. Отсюда появление такого важного нового компонента политического строя, как собрания… на которых монарх должен был договариваться с выборными представителями сословий о решении различных вопросов. В 50-х годах XVI века были заложены определенные предпосылки для развития России по этому пути»[164].

Развитие совещательного начала в 1550-х гг. очевидно, но всё же это только тенденция — ничего подобного парламентам, штатам или сеймам в тогдашней России не возникло. Упомянутый выше «собор примирения», который многие историки считают первым земским собором, вряд ли можно назвать в строгом смысле слова заседанием сословно-представительного учреждения: там присутствовала только верхушка боярства и духовенства, никаких выборов «делегатов» не проводилось, «активной роли соборных представителей