Книга Любовь на краю света - Ирмгард Крамер

дадим ему еще немного времени. Он привыкнет к вам.

— Вы думаете, я слишком строга с ним? — спросила я, чтобы сказать что-нибудь, чувствуя, как в моем мозгу расширяется вакуум, вызванный, вероятно, подростковыми гормонами.

Сестра Фиделис снова надела очки и улыбнулась:

— Вы должны один раз побывать на моем уроке. Ной нуждается в определенной строгости. Иначе ему в голову начнут приходить глупости. Сделайте это, моя дорогая.

Я бы хотела увидеть ее без этого облачения. Носила ли она нижнее белье? Я не имела ни малейшего понятия о том, какой у нее был цвет волос, не говоря уже о том, сколько ей было лет и как она сюда попала. Спрашивать о родителях Ноя она мне запретила. Но о чем-то другом мне нужно было спросить ее уже давно.

— Сколько лет вы живете здесь? — выпалила я.

— Шестнадцать с половиной лет, — сказала она тихо, и ее доброе настроение, казалось, начало рассеиваться. — Это все, что вы хотели обсудить со мной?

Шестнадцать с половиной лет? Мне стало холодно. Ной был здесь так долго?

— Сейчас мне нужно вернуться к работе. Мы изучаем Пунические войны. — Она постучала по толстой книге, которая лежала на свободном стуле рядом с ней. — Сложная история. Я должна почитать еще немного.

Я ничего не могла ответить, потому что была все еще под впечатлением от этой цифры. Она встала и показала на книгу, которую дал мне Ной:

— Вам нравится?

Немного же я прочла из неё. «В полночь у бука». До полуночи оставалась еще целая вечность.

— Вы знаете, что Густав Малер написал музыку на двенадцать стихов из этого сборника? У меня есть прекрасные записи неповторимой Бригитты Фассбендер. Я обожаю эту женщину. Никто не сможет исполнить партию в «Кавалере розы» лучше, чем она.

Тут мне показалось, что Виктор переместил меня во времени. «Кавалер розы» меня почти рассмешил. Внезапно сестра Фиделис оказалась в своей стихии и стала рассказывать мне что-то о певицах меццо-сопрано, Рихарде Штраусе и красоте музыки в целом и в частности.

— Не хотите ли вы прочесть лекцию о Пунических войнах мне? — спросила я, когда поняла, что больше не выдержу.

— Да, конечно, извините. Ах, бедняжка. Вы заскучали. Когда дело доходит до музыки, я едва могу остановиться. — И она сказала это так искренне, что я не стала возражать, а лишь улыбнулась. Она положила руку мне на спину и еще раз извинилась.

Я все еще не знала, сумасшедшая ли она или специально действует мне на нервы и смогу ли я с ней подружиться.

15

В бассейне Ной вел себя, как всегда, пренебрежительно. Он говорил только самое необходимое. Ничто в нем не выдавало желание встретиться со мной в полночь у бука. В смятении я провела несколько минут на кровати, рассматривая отражение красного чемодана в зеркале, прислушиваясь к жуткому буйству ветра среди горных вершин, и спрашивала себя, действительно ли эта записка пришла от него. Возможно, он хотел написать что-то совершенно другое… или не знал, что эта записка лежит в книге. К тому же эти слова чем-то напомнили мне фразы из старых романов.

За ужином все снова собрались вместе. Ансельм выглядел немного растерянным.

— Суп! — воскликнул он в ужасе, после того как поставил каждому форель на гриле, и хлопнул себя по лбу.

— Вы забыли о супе? — спросила сестра так недоверчиво, как будто речь шла об исчезновении скалы.

Ансельм уже хотел отправиться на кухню, как вдруг Виктор сказал ему:

— Садись. Суп может подождать. Рыба — нет.

— Действительно, вы слишком много работаете, — сказала сестра Фиделис.

— Я уже предложила однажды свою помощь, — сказала я.

— Об этом даже речи быть не может.

Ансельм забрал у Ноя тарелку с рыбой, выбросил с нее кости и снова поставил перед ним.

— Рыба с глазами, — сказала я, заставляя себя сказать это восторженно, и скептически посмотрела на то, что лежало в моей тарелке. Все, что смотрело на меня, я ела не так охотно.

— Ансельм, вы не могли бы разделать рыбу для Ирины? — спросил Ной.

Вероятно, он мог слышать мысли или же втайне надеялся на то, что я подавлюсь костью. Ну да, тогда он вряд ли стал бы просить Ансельма о помощи. Он профессионально очистил мою рыбу от головы, глаз и костей. Кости он сложил на тарелке отдельно. Я не смотрела туда. Медленно я позволила себе положить в рот крошечный кусочек форели. На вкус она оказалась очень нежной и на самом деле необычной рыбой. Наверное, это была самая свежая форель, которую я когда-либо ела. Ансельм не притронулся ни к чему, как и всегда. Неудивительно, что костюм казался слишком большим на его костлявых плечах.

Суп мы ели в главном зале, что вызвало у сестры Фиделис улыбку. Она выглядела как ребенок, и я поняла, что в этот момент она при всех своих странностях нравилась мне.

— Никто не возражает, если десерт сегодня нам подадут на террасу? Вечер такой теплый.

Надеюсь, десерт не затянется до полуночи.

— А готов ли десерт? — спросил Ансельм, подмигивая.

— А вы остряк, — сказала сестра Фиделис.

Ной спрятал улыбку в салфетке.

— Я могу помочь? — спросила я еще раз.

Ансельм промолчал, но я последовала за ним на кухню. Там я была пока только один раз, и то недолго, когда искала Виктора.

Сводчатая каменная комната располагалась этажом ниже. Сквозь мансардные окна пробивалось вечернее солнце. Плита выглядела как старый кукольный домик: черно-белая шахматная плитка на полу. Половники, черпаки и сита всех размеров висели над плитой. Одна косичка чеснока. Горшок с топленым жиром. Лук в глиняном сосуде. Кухня словно дышала стариной и имела немного обшарпанный вид, но была оснащена с учетом всех пожеланий, которые только могли быть у шеф-повара. Ансельм был самым главным в этом люксовом ресторане — в этом я была теперь совершенно уверена. Так выглядело его царство. Сотни специй, большинство из которых вырастил, собрал и высушил он сам, были отсортированы по алфавиту и промаркированы тонким шрифтом: абсент, девясил, анис. Каждая вещь имела свое собственное место. Всюду очень чисто. Осторожно, чтобы не обжечься, при помощи полотенца он достал сладко пахнущую вишней запеканку из печи.

— Как я могу помочь вам, Ирина?

— Вы уже давно здесь, на вилле? — спросила я.

Он посыпал запеканку сахарной пудрой, дал две прихватки и помог надеть их на руки.

— Шестнадцать с половиной, — сказал он, гремя посудой за моей спиной.

— Что шестнадцать с половиной?

— Я здесь шестнадцать с половиной лет. Должен быть кто-то,