Книга Зов Полярной звезды - Александр Руж

Железнодорожная станция Оленья, появившаяся на географической карте всего семь лет тому назад, когда Мурманку тянули к Кольскому заливу, представляла собой несколько деревянных хибар, в которых ютился обслуживающий персонал, возглавляемый кряжистым помором с библейским именем Лука. Здесь группа Барченко покинула поезд, который потащился далее на север, к Мурманску.

В отличие от суеверного имандровского Панкрата, Лука отнесся к просьбам столичных гостей по-деловому, особенно когда увидел мандаты с гэпэушными печатями.

– Вы, эт, не обижайтесь, коль чего не в достатке, – сразу повинился он, нервически теребя козлиную бороденку. – По углам вас, эт, распределим, но их у нас негусто, так что «Англетеров» не ждите.

– Ничего, мы к тяготам привыкшие, – уверил его Барченко. – Вы нам лучше про меряченье поведайте и про нойдов. А то нас за это соседи ваши мало не побили.

Лука похихикал над вспыльчивостью старца Панкрата, однако и сам оказался малоразговорчив. Замямлил, что, мол, все это пустобрехство и он ни в какое меряченье не верит. Тем не менее подтвердил, что лопарские шаманы владеют своеобычной техникой воздействия на людей, каковая доподлинно не разгадана.

– Я, эт, по части разных там приворотов-отворотов и прочей бесовщины грамотей не баский. Вам бы с самими нойдами погуторить.

– За тем мы и приехали. Найдется у вас проводник, который дорогу к Сейду укажет?

– Найдется! – возрадовался Лука возможности перевести стрелки на другого. – Работает у меня один парнишка, Хойко его кличут. Отец у него поморского роду-племени, а мать лопарка. Он по-ихнему худо-бедно чешет и тундру знает, как свой малахай. Позвать?

Пред руководителем экспедиции предстал «парнишка» лет сорока, со скуластым лицом и слегка суженными глазами. По-русски говорил сносно, но зачем-то вставлял невпопад лопарские слова. Выпендривался или самобытность свою подчеркивал – этого так никто и не понял.

Хойко хвастал, что исходил всю тундру, от моря до моря. Слыл он знатным зверобоем и отвечал на станции за снабжение снедью. Часто уходил с ружьишком в леса, возвращался, нагруженный тушками зайцев и куропаток, а то и приволакивал целого лося. Со своими сородичами виделся редко – были они, по его признанию, людьми, не охочими до общения. После того как Кольский полуостров заселили русские, лопари (себя они называли саамами) ушли подальше в дебри, жили стойбищами возле рек и озер, разводили оленей, а к пришлым обращались только для торгово-обменных операций: приносили им оленье мясо, соленую семгу, жемчуг, за что получали соль, патроны для ружей и непромокаемые сапоги.

От расспросов об арктической истерии Хойко уклонился.

– Я не нойд, моджесь чарр. Что я в этом понимаю?

Он согласился довести экспедицию до старинного лопарского села Луявврь («Ловозеро по-вашему»), населенного пункта, откуда наиболее сподручно было совершить вылазку к Сейду.

– И сколько верст до этого Ловозера? – уточнил Барченко, украдкой глянув в ферсмановскую книжечку.

– Верст восемьдесят, шиттэнне ялла. Сегодня-завтра снег ляжет, на лыжах пойдем, дорога быстрая будет.

Пророчество Хойко начало сбываться в тот же вечер. С неба повалили разлапистые хлопья, они в считаные минуты устлали промерзшую землю, а к рассвету, наступившему в девятом часу утра, под стенами домов уже высились искристые белоснежные холмы. Зима на Крайнем Севере вступила в свои права, не дожидаясь календарных сроков.

Барченко, вопреки протестам Макара и некоторых красноармейцев, распорядился оставить на станции все, что посчитал лишним в предстоящем тундровом походе. Так, были отбракованы пулемет, ленты к нему и запас гранат. Сторожить арсенал назначили Непей-Пиво, не оправившегося после ранения, и с ним еще двоих. Патронами шеф велел набить карманы, а в вещмешки пошло все остальное: приборы, продуктовые пайки, инструментарий, медикаменты. Захватили и четыре парусиновые палатки, так как едва ли можно было в ближайшие сутки-двое рассчитывать на ночлег под крышей. Да и гостеприимство ловозерских саамов с учетом их замкнутости по отношению к чужакам тоже вызывало сомнения.

Все члены отряда неплохо ходили на лыжах. Вадим беспокоился лишь за себя и за Адель. Но, едва встав на широкие полозья, он ощутил, что тело привычно напружинилось и приняло удобную для движения позу. Смело уперся палками в сыпучий снег, толчок – и непринужденно покатился с невысокой горки. Из этого следовало, что в своей доподземной жизни с лыжами он был знаком.

Адель же выказала себя такой хорошей спортсменкой, что за ней не угнался даже длинноногий Чубатюк.

– Потешно! – засмеялась она, опередив его и Вадима, когда они тренировки ради пробежали километра два вокруг станции. – Это у меня наследственное, от папы. Его по линии спортобщества «Маяк» в Гельсингфорс на лыжные гонки отправляли, первый приз завоевал…

Что до лопаря Хойко, то он пользовался лыжами разного рамера: на длинной скользил, а короткой отталкивался. Палки ему хватало всего одной, да и к ней он прибегал редко – лишь когда терял равновесие на лесных ухабах.

Выждали еще день, чтобы улегся снегопад. Тронулись с утра, едва развиднелось. Шли колонной в две шеренги – это придумал Барченко, путешественник со стажем.

– Понеже шлях нами не хоженный, всяко может приключиться. Сверзится один из пары в рытвину, а другой ему тот же час десницу подаст.

Единолично шел только проводник Хойко. Между ним и первой парой – Аристидисом и Барченко – соблюдалась дистанция в полтора-два метра, на чем настоял сам лопарь во избежание несчастных случаев. Такое же расстояние установлено было и между следующими двойками.

Вадим и Адель, рука об руку, замыкали колонну, прикрывали, можно сказать, отряд с тыла. Когда Барченко поставил их в хвост, Вадим набычился, но шеф втолковал, что позиция требует ответственности: сзади проще контролировать ход всей вереницы, помогать уставшим.

В первый день отмахали верст тридцать. Нацеливались на большее, но, во‑первых, снег оказался чересчур податлив, лыжи грузли в нем под тяжестью ездоков и поклажи, а во‑вторых, вечер в конце октября в полярных широтах наступил уж больно рано – около пяти часов пополудни. Двигаться дальше при свете еле проблескивающих сквозь облака звезд Хойко счел нецелесообразным и объявил привал до утра.

Наскоро притоптали пухлый белый покров на большой поляне и поставили палатки. Поужинали салом с сухарями, запили чаем, который Прохор накипятил из растопленного снега, причем Хойко добавил в заварку листьев и ягод выкопанной из-под сугробов брусники. Несмотря на относительно ранний час, легли спать, чтобы с зарей продолжить переход. Адели как единственной женщине в составе экспедиции выделили отдельную палатку. В другие людей набилось, как селедок в бочку. Вадим, завернувшись в шинель и положив под голову вещмешок, полночи ерзал между Барченко и Чубатюком, никак не мог заставить себя уснуть.

Не покидала уверенность, что эта тундра, заснеженные просторы, стрекот сорок, пугливая побежка оленя – все ему знакомо. Вне сомнения, он ходил по кольским лесам, дышал промерзлым, жадным на кислород воздухом, и простеганный звездами ночной шатер нависал над ним, давил своей тяжестью… Но когда и в связи с чем это было? Как ни надсаживал память, ничего определенного добиться не мог. Прав Александр Васильевич: мозгу насильно мил не будешь. Надо набраться терпения, дождаться следующего гипнотического сеанса.